Западня. Шельф
Шрифт:
Нина пожала плечами и вошла в душевую.
Аля заперлась в кабинке туалета и с брезгливой гримаской присела на сомнительной чистоты унитаз. Шум воды напрягал, не давал расслабиться, будто скрывал что-то. Але показалось, что она слышит шаги, тихий треск. Что-то легко звякнуло. По ногам вдруг потянуло холодом. Не выдержав напряжения, Аля вскочила и быстро натянула штаны. Приложила ухо к двери кабинки. Теперь она действительно слышала тихие, крадущиеся шаги. Они приближались и вот — замерли напротив. Сквозь широкий зазор под дверью Аля увидела тень.
— Кто здесь? — спросила она.
Нет ответа. Тени под дверью были неподвижны, но Аля знала, что их отбрасывает живое существо. Живое... или ожившее. Перед внутренним взором встал Вова, голый, с пустыми глазами, с чудовищной дырой посреди живота, которую он пытается заткнуть окровавленными руками. Аля дышала часто, как загнанная; со лба скатилась крупная капля пота, проползла по виску, как мокрый палец, и скатилась к уголку рта. Аля машинально убрала ее языком. Соленый привкус во рту почему-то отрезвил ее. Аля задержала дыхание и рванула дверцу кабинки.
Что-то огромное, черное, бесформенное стояло перед ней, вместо лица у существа было отвратительное, волосатое пурпурное пятно, а в руках оно держало веревку. Воздух со свистом вышел из легких, и свет начал гаснуть. Мир плавно поплыл куда-то вперед и вверх, что-то страшно ударило Алю по затылку. Сумерки вспыхнули оранжевыми искрами и погасли.
— Выключила воду, — невыразительным голосом принялась рассказывать Анна. — Услышала, как кто-то бежит. Увидела ноги.
— Ноги?! Что ж ты молчала! Что на ногах?
— Валенки.
Все растерянно поглядели на свои ноги, всунутые в одинаковые, очевидно оптом закупленные валенки, подобранные у входа. Тофик не удержался и хихикнул.
— На психе вроде лыжные ботинки были, — неуверенно проговорила Нина.
— А вот и нет! — раздраженно ответил Лешка. — Ботинки были ему малы, и он тоже взял себе пару! Сразу после того, как мы вернулись из дежурки, я сам видел! Да черт бы побрал этого...
— Не кричи ради бога, — простонала Аля, и Лешка осекся.
Аля полулежала на единственном стуле со спинкой и прижимала к затылку набитый снегом платок. Ее подташнивало — то ли давал знать о себе все еще не пережитый ужас, то ли она все-таки заработала сотрясение мозга. Потеряв сознание, она сильно ударилась затылком о край унитаза. Но стремительно набухающий желвак казался сущей мелочью на фоне осознания того, что ее жизнь спасла только случайность. Ее горло горело, будто исколотое тысячью раскаленных иголок. Алю нашли без сознания, с фиолетовым шарфом, обернутым вокруг горла. К счастью — только обернутым, но не затянутым. Стюардесса спугнула убийцу, выключив воду, и он бежал, не успев закончить начатое.
Мохнатый шарф из фиолетового мохера принадлежал Дмитрию.
— Неужели ты больше ничего не можешь сказать? — с болью и досадой выкрикнул Тофик. — Ни единой приметы?
Аля перевернула согревшийся платок и снова приложила его к затылку.
— Говорю же — тулуп, ушанка. Лицо замотано шарфом. Да пойми же, я так испугалась, что не могла ничего разглядеть, сразу вырубилась. Я даже не поняла, что это шарф, думала — такая морда... — она нервно рассмеялась и задумалась. —
Лиза придавлено пискнула. «Ну вот», — успел подумать Тимур еще до того, как все обернулись к нему.
Барин надвинулся на него потной громадиной, но тут Тофик оттер его в сторону, загораживая Тимура.
— Чего? — просипел Барин. Глаза у него были белые.
— Он тебе психиатра не дал бить, — твердо ответил Тофик.
Лиза снова сидела на кухне и думала о том, что, наверное, вот так и сходят с ума. Когда у тебя в голове много-много мыслей, и они все перепутываются, и противоречат одна другой, а ты все пытаешься их распутать, но так устала, что нет сил. И все это бежит, бежит по кругу, вертится все сильнее, склеивается в гудящую черную воронку, похожую на центр тайфуна, и не удержать, не остановить... Ей бы поговорить. Ей бы рассказать свои мысли кому-нибудь, кому можно признаться в чем угодно, кто никогда не выдаст... потому что не существует на свете. Но, оказывается, воображаемые друзья тоже умирают. Как она ни силилась представить себе живого Никиту — перед глазами вставала лишь кошмарная картина, увиденная когда-то в стланиках рядом с детской площадкой.
Наверное, вот так и становятся взрослыми — когда оказывается не с кем поделиться тем, о чем не можешь перестать думать. Как же они умудряются справляться с этим в одиночку? Лизе вдруг пришла в голову страшная мысль: а что, если они НЕ справляются? Что, если поток противоречивых мыслей невозможно разобрать в одиночку? Может, именно поэтому взрослые такие... глухие? Потому что знают, что если впустят себе в голову лишние мысли — то их затянет в черную, бешено вращающуюся воронку и утянет на дно?
Она слушает разговоры взрослых, и они ее пугают. Особенно пугает Барин — Нина и Аля все время одергивают его, требуют, чтобы он придержал язык при ребенке, но он не обращает на них внимания. Ему не нравится, что Тимура просто связали и заперли. Он хочет, чтобы Тимур был наказан, и тюрьмы ему кажется мало. Он хочет, чтобы Тимур подробно рассказал, как именно происходили убийства, и собирается заставить его. Барин бубнит и бубнит, как именно это собирается делать — монотонно и ровно, через каждое слово вставляя мат, и половины этого нескончаемого монолога Лиза не понимает. Но и доступного ее разуму достаточно для того, чтобы умирать от ужаса и стыда.
Ей нравится Тимур — но взрослые считают, что он убийца, и с чего бы ей думать, что они не правы? Отцу теперь есть, кого ненавидеть за потерю Натальи, ведь он верит, что это сделал Тимур... но он по-прежнему не глядя отодвигается, как только Лиза пытается оказаться поближе. В том, что Тимур попался, нет ее заслуги, она не заработала прощение. А может, папа догадывается, что на самом деле это сделал кто-то другой. Правда, он все равно будет считать ее виноватой в том, что Наталья оказалась в плохом месте в плохое время. Так же как Никита оказался один... Но об этом она думать не будет. Просто не будет, и все. Надо найти настоящего убийцу. Лиза должна это сделать сама. И тогда она выручит Тимура и заслужит прощение отца.