Западня
Шрифт:
— Подожди, Изабель, дай-ка я сразу все тебе объясню. Я был пьян, и у меня отберут права как минимум на год.
Изабель одернула руки с его плеч:
— Ты шутишь?
— Нет.
На минуту она лишилась дара речи, потом ее голос вдруг стал резким:
— О чем, черт возьми, ты думал?
— Иногда бывают разные неприятности, — ответил Давид, испытующе глядя на жену.
Изабель отвернулась и сухо скептически рассмеялась.
— Ты не хочешь спросить меня, не пострадал ли кто-нибудь еще?
— Сам расскажешь. — Ее голос стал еще более резким, было легко догадаться, о чем она думает.
— Не стоило тебе приезжать, да?
На лице явственно читались ее мысли.
— Если хочешь знать, это создало массу неудобств.
— Извини. Мне очень жаль, что Джим самостоятельно решил позвонить тебе. Нужно было спросить меня. Я бы не стал причинять тебе неудобства.
— Пол категорически настаивал, что я должна вернуться. Он сказал, что отложит
— Как это мило с его стороны! — фыркнул Давид.
— Прекрати! — Изабель тронула его за руку. — Я хотела приехать, отвезти тебя домой, приготовить еды и все такое, но завтра мне нужно уезжать. Эта работа слишком важна для меня.
— Ну конечно.
Они старались не смотреть друг на друга. Давид вдруг увидел свой портфель, стоящий под столиком возле кровати. Портфель выглядел так, будто его рвала свора собак. Не считая его драгоценного мотоцикла, портфель пострадал в аварии больше всего. Давид в оцепенении уставился на него. Слава Всевышнему, пострадали только рабочие отчеты, а не его мозги! Он должен был чувствовать, как ему повезло. Но вместо этого он был выжат как лимон. Ему нужна ОНА! Конечно, он виноват и заслуживает наказания. Но не от нее! Он так хотел, чтобы она его простила, сняла груз вины с него, с такого, каким он был на самом деле: ответственного, способного, достойного доверия. С человека, которого она знала и, предположительно, любила. Но Давид знал, что дело вовсе не в аварии, а в Шейле Хейли, в ее заявлении. И в том, что он проигрывал снова и снова — не мог быть настоящим мужчиной с настоящей жизнеспособной спермой, чтобы сделать наконец из нее настоящую женщину, полноценную женщину, мать! А теперь он отказывается даже пытаться. Он предал ее… Во всем.
Глава 8
Лосиный Ручей, 1992
Ноябрь выдался очень суровым. Ночами температура опускалась до минус пятидесяти. Снег уже покрыл землю — считалось, что выпала большая часть среднегодовой нормы осадков. Лес стоял укутанный неподвижным белым одеялом. Воздух был тих и прозрачен.
Улицы Лосиного Ручья, наоборот, были грязными. Горы снега и льда высились на каждом углу, и они были перемешаны с сажей и грязью человеческого жилища. Давид поскользнулся на грязном тротуаре и вывихнул щиколотку. И он был далеко не единственным. У многих из-за гололеда на улицах были сломаны конечности и разбиты головы. Но никто не жаловался. Иной раз по понедельникам власти в благородном порыве присылали грузовик с песком и посыпали улицы, но в основном жители должны были позаботиться о себе сами.
Давид принимал больных в клинике, а свободное от работы время проводил в своем промерзшем трейлере, наводящем уныние и непереносимо воняющем, особенно после того, как какой-то бродячий кот пробрался в него в отсутствие хозяина и весь день помечал одежду, мебель и постель. Миссис Брюммер, по-прежнему отчаянно нуждавшаяся в деньгах, помогла ему все вымыть, но никакая хлорка не смогла убить запах кошачьей мочи. С приближением зимы он все больше времени проводил в хижине Иена. Иногда тот угощал его обедом из консервов, иногда Давид приносил с собой готовую пиццу, которая успевала полностью замерзнуть, пока он добирался. Дай Иену волю, он жил бы в «Клондайке», а точнее, в баре гостиницы. Милая уравновешенная Тилли, несмотря на свою необъятную толщину, получила повышение и стала помощником управляющего. Давид стал ее самым любимым клиентом, всегда заслуживающим большой порции выпивки. Иен не был в числе ее любимчиков, но и ему наливали щедрые порции за компанию.
Бренда вела себя ровно, приветливо, но юмор ее всегда был жалящим. Она никогда не напоминала ему об их пикнике на Щучьем озере. С одной стороны, Давид был благодарен ей за это, а с другой — пытался понять причину ее холодности. Неужели он так опозорился? Или, может, у нее был кто-то другой? Может, она просто предпочитала не связывать себя никакими серьезными отношениями. В конце концов, в Лосином Ручье каждый твой шаг был на виду. Иногда им овладевало желание, он вспоминал ее упругие бедра, оседлавшие его в бешеной скачке, ему хотелось схватить ее в охапку и попросить повторить эксперимент (но уже где-нибудь в закрытом помещении), но он сдерживал себя, потому что такой поступок казался ему слишком прямолинейным и слишком сложным. А когда он узнал, что Иен иногда спит с ней, то понял, что его решение было правильным. Несомненно, секс во всех его сложных проявлениях был очень важной частью арктической зимы. Что еще могли делать люди, вынужденные сидеть взаперти?
Несколько раз он тоже оказывался в мотеле с предприимчивой женщиной-коммивояжером. Аннет Беланджер была высокой крашеной блондинкой лет тридцати пяти. Она очень подходила для своей работы — продажи замороженных продуктов питания для ресторанов и гостиниц в таких захолустьях. Ее рокочущий смех, ее сумасшедшие истории о связанных с бизнесом поездках по всей Канаде, всегда развлекали его. Она вносила какое-то разнообразие, радость в его унылое существование. Ее большое
Благодаря распухшей щиколотке у него появилось еще одно увлечение. Иен подарил ему старые лыжи, и Давид выписал себе по каталогу лыжные ботинки. Скользить по накатанным дорожкам, так удобно оставленным снегоходами, можно было и с поврежденной ногой. Здесь, в лесу, он познал тишину и ослепительную белизну, которую раньше не мог себе представить. Это было прекрасное ощущение чего-то вечного, понимание бессмертия как долгого светлого сна.
Дни становились все короче и короче. У Давида оставался только час во время обеденного перерыва, когда он мог пройтись на свежем воздухе при свете дня. Через месяц уже не имело значения, может он наступать на больную ногу или нет. При температуре минус тридцать лыжи не скользили, а эффект обезболивания от мороза становился опасным. Онемевшую ногу, щеку или ухо можно было отморозить за считанные минуты, а попытки отлить для мужчин становились и вовсе смертельно опасными. У Давида не оставалось выбора, кроме как сидеть в четырех стенах. Ему казалось, он начинает сходить с ума от бездействия и клаустрофобии. Он туго забинтовывал щиколотку и, хромая, бродил по улицам городка в своих муклуках из лосиной кожи, которые не скользили на льду. На главной улице всегда было оживленно, остальные же были пустынными. Никто никуда не ходил — только в магазины, в пивные и игорные заведения.
Первой жертвой мороза в практике Давида стала молодая эскимоска. Она была либо изнасилована, либо спьяну сама согласилась участвовать в групповом сексе. Дело произошло в грузовике на заброшенной автостоянке. Когда девушкой воспользовались, ее просто выбросили из машины и оставили на произвол судьбы. На ней даже не было куртки, и когда утром ее нашли, она уже окоченела. Теперь три молодчика сидели в одиночной камере в полицейском участке, ожидая перевода в тюрьму в Йеллоунайфе.
Этот случай потряс Давида. За четыре месяца, проведенные здесь, он уже видел много печальных смертей, но эта взволновала его особенно сильно. Когда девушку доставили, он не знал точных обстоятельств ее смерти. Однако не вызывало сомнений, что она имела сексуальные контакты за несколько часов до гибели. И необходимость раздвинуть ее ноги, негнущиеся от мороза и трупного окоченения, чтобы взять необходимые мазки, казалась очередным насилием над телом. Но эту процедуру нельзя было откладывать до прибытия доктора Гупта, патологоанатома, который приезжал, если совершалось преступление. Девушка была совсем юной, не старше шестнадцати-семнадцати лет. Кожа ее была прозрачно-белой, и, не считая синяка на бедре, она казалась совершенно здоровой. Как будто просто спала. На ногтях пальцев ног был заметен полустершийся лак, оставшийся еще с последних солнечных дней, когда ходили в босоножках. Улыбка на ее лице лишала Давида присутствия духа. Уж лучше бы на лице отразилась мука, было бы понятно, что она хотя бы боролась за жизнь! Но ведь Иен говорил, что смерть от холода безболезненна, даже где-то приятна, будто погружение в сон. И еще к этим неприятным ощущениям добавлялось смутное желание. Девушка была красива, не той красотой, которая его обычно привлекала, но как самое экзотичное создание, которое он когда-либо видел. Смолянисто-черные волосы были жесткими на ощупь. Скулы такие высокие, что приподнимали нижние веки, будто она смеется. Глядя на ее упругое, ладное молодое тело, ему хотелось познать ее. И в то же время он испытывал тошноту отвращения. До чего он, черт возьми, докатился? Что это за полуэротические фантазии в отношении трупа? Все признаки сумасшествия из-за жизни взаперти или просто одиночество? Он почувствовал, что ему не хватает теплого тела Аннет — это была короткая связь, но больше у него никого не было. Он набросил простыню на тело девушки и позвал санитара, чтобы тот перевез ее в подвал, в морг.
Той же ночью Шейла вызвала его по телефону — привезли мужчину без сознания. Когда Давид прибыл в больницу, было четыре часа утра — самое холодное время суток. Мужчину нашла в занесенном снегом кювете официантка, которая возвращалась домой после затянувшегося свидания с любовником (как именно Шейле стали известны такие интимные подробности жизни бедной женщины, Давид не потрудился спросить).
Жертва, местный житель по имени Дейвид Чакит, отогревался и возвращался к жизни, хоть и был еще в алкогольном угаре. Ему повезло. На нем была довольно толстая, теплая одежда, и он провалялся в снегу не очень долго. Давид с Шейлой уложили его на носилки, где он удобно развалился и принялся хихикать, игриво подмигивать и бессвязно бормотать. У него было сломано запястье, с этим легко можно справиться, но его ухо, которым он долго прижимался к земле, распухло, побелело и стало почти прозрачным, похожим на льдинку.