Западня
Шрифт:
В памяти всплыл образ Керстин, девушки, с которой у него был когда-то пылкий роман. Она тоже прекрасно умела доставить ему удовольствие. Он накрыл руку Шейлы своей, вынуждая ускорить темп.
— Почему бы нам не пойти к тебе? — предложила Шейла низким хриплым голосом.
Давид попытался обдумать такую возможность, но все его мысли были заняты Керстин. Теперь Шейла попыталась высвободить руку, но Давид крепко держал ее. Спустя мгновение он кончил, и его накрыла мощная резкая волна наслаждения, несмотря на то что он был изрядно пьян.
Брезгливо взвыв, Шейла выдернула руку из его ширинки и вытерла ее о его куртку. Она завела мотор.
Давид вздохнул и закрыл глаза, понимая, что теперь ему не будет пощады.
— Шейла, прости, я не…
— Пошел прочь, — велела она.
Давид вывалился из машины,
Глава 9
Кардифф, 2006
Дорогой папа!
Надеюсь, ты не будешь возражать, если я буду тебя так называть. Мама рассказала, почему ты так осторожен и не хочешь торопить события, пока не придут результаты теста. Ничего страшного. Я все понимаю, но надеюсь, ты все-таки хоть немножко рад, что у тебя есть дочь и сын. Уж я-то точно счастлива, что у меня есть папа. У всех моих друзей есть отцы, кроме Мелиссы и Кас. Их родители развелись, и они больше не слышали о своих отцах, потому что те уехали из Лосиного Ручья. Это очень грустно, правда?
Мы сдали анализы две недели назад, точнее, мама сдала, и Марк тоже. Я же боюсь иголок, и мама подумала, что будет достаточно, если сдаст один Марк. Мы же двойняшки, это все знают.
Интересно, захочешь ли ты приехать навестить нас, когда узнаешь, что мы твои дети? Я очень надеюсь. Мне так много всего нужно тебе показать — фотографии, где мы маленькие, и все такое.
С любовью,
Давид прочитал письмо два раза, потом положил его на колени. Оно трепетало на сквозняке, которым тянуло из щелей между стеклом и рамой. Проклятье! Бедный ребенок совершенно убежден в его отцовстве. Чертова Шейла. Воспоминания об ее нелепых поступках и патологической спеси постепенно всплывали в памяти; каждый день он вспоминал все новые подробности, стычки, случавшиеся между ними. В конце концов она просто возненавидела его. Но к чему все это? Ведь нет никакого смысла! Куда это ее приведет? Сколько бы он ни ломал голову, какие бы предположения ни строил, он просто не мог понять. Единственное объяснение — какое-то заблуждение, даже наваждение, или полная потеря памяти, с кем именно она спала. Может, причина в алкоголе или наркотиках. Возможно, он никогда этого не узнает. Иногда, гуляя ночами, он пытался представить всевозможные невероятные сценарии того, как она могла заполучить его сперму. Однажды она… довела его рукой до оргазма; он до сих пор ежился при воспоминании об этом. Но это все, что было! Это происходило в машине, при низкой температуре, он мог предположить, что сперма могла быть тотчас заморожена. Могла ли она позже поместить ее в свою собственную матку? Нет — это так же нереально, как забеременеть через сиденье на унитазе, при пользовании чужим полотенцем или плавая в бассейне. Может, что-нибудь еще более коварное? Может, она подмешала ему что-нибудь в напиток? Какой-нибудь наркотик с последующей полной амнезией. Давид отверг все эти теории как смехотворные и физически невозможные. И потом, она ведь так настаивала, чтобы он сделал ей аборт. С чего бы это она захотела забеременеть от него, человека, которого она ненавидела?!
Давид, оставив письмо на диване, бродил по дому, отмечая, какой беспорядок он развел. Они с Изабель делили обязанности поровну, но за две недели, пока ее не было, он не делал по дому ничего, даже то, что делал обычно. Какой смысл, если снова придется убирать? И что плохого в том, чтобы время от времени есть из одноразовых тарелок? Он уже давно не ел нормальной домашней пищи и жил на разнообразных непонятных кусках в липкой упаковке из морозильника и пицце с готовыми салатами — ими Изабель по-быстрому затарилась в соседнем продуктовом магазине «Вед Шодери и сыновья», которым фактически заправляли миссис Шодери и дочери. Миссис Шодери была потрясена рассказом Изабель о происшедшей с Давидом аварии и предложила, чтобы одна из ее дочерей приносила ему
Он решил принять душ, так как не помнил, делал ли он это последние дня два. Сбросил халат и забрался под душ, но, как ни старался, не мог отключиться и обрести ясность мысли. Его жизнь будто разваливалась на куски, хотя приходилось признать, что ничего действительно ужасного не происходило. Возможно, в его жизни слишком долго вообще отсутствовали какие-либо события, и поэтому он теперь так раздул эти мелкие неприятности. Потеря мотоцикла, конечно, была серьезным ударом. Такая замечательная древняя ржавеющая железяка на двух колесах, прослужившая ему столько лет. Но в то же время это стало ясным и понятным сигналом окончания некоего этапа, эры в его жизни. Изабель наверняка изменит свое отношение к нему, как только придут результаты теста, а запрет на вождение… ну, год пройдет быстро, время вообще теперь летит быстро. А вот избавиться от клейма пьяного водителя будет сложнее.
Выйдя из душа, Давид принялся соскребать щетину. Жизнь продолжается; он преодолеет все досадные преграды. Нужно быть активным. Он оденется и пойдет на работу. Для выздоровления достаточно четырех дней. Синяк под глазом уже стал зеленовато-желтым, ну и что? Колено перестало досаждать при ходьбе, и запястье уже не болит. Больше всего пострадала гордость.
Неделя заканчивалась. Он смог сосредоточиться на работе и игнорировал подмигивания, смешки и сочувственные похлопывания по спине. Впереди были выходные, и Изабель должна была вернуться в середине дня. Все утро он пребывал в беспокойном предвкушении. Они почти каждый день созванивались, жена, казалось, была смущена, и тон был почти извиняющийся. Проскальзывали какие-то намеки на примирение. В ее тоне слышалось то ли желание, то ли нежность, то ли привычка к домашнему теплу — он не был уверен, что это и почему она считает, что он этого заслуживает.
Давид разговаривал с пациенткой об удалении желчного пузыря, когда его пейджер пронзительно запищал.
— Я дома, — выдохнула Изабель, когда он наконец добрался до телефона. — Слава Богу! Ну и поездочка!
— Представляю себе! Слушай, меня вчера вечером вызвали на работу, и я здесь с самого рассвета. Дома еды нет. Предлагаю где-нибудь пообедать! Хочу послушать, как у тебя продвигаются дела. Давай поедем к заливу. Как насчет «У Эдуардо»? Устраивает?
— Отлично, — ответила жена с явным удовольствием. — Ты приедешь домой или встретимся прямо там?
— Ну, — Давид заколебался, понимая, что она забыла, что он без колес, — давай встретимся там. В баре. Как насчет 7.30? Я закажу столик.
Они встретились на стоянке. Изабель выглядела озадаченной, когда Давид вылез из мини-автобуса Джима Вайзмена, который он тормознул по дороге. Она была обворожительна в мягком черном платье, настолько облегающем, что, казалось, его просто распылили на нее из баллончика. На плечи наброшена новая кашемировая шаль. Под глазами залегли темные тени от усталости или недосыпания. На губах кроваво-красная помада. Изабель выглядела на свой возраст, но все же была очень эффектна. Давид внезапно почувствовал желание, которого уже давно не ощущал. В этом желании не было нежности. Он хотел ее так, как много лет назад, до того как супружеский секс превратился в рутину.
Ресторан был переполнен. Он теперь всегда был полным. Довольно популярное место. Они же впервые набрели на это заведение месяцев восемь назад, когда оно только открылось. Эдуардо, преданный, как всегда, устремился к ним с распростертыми объятиями.
— Мои дорогие! Я оставил ваш любимый столик… Изабелла! — Он вытянул пухлые губы трубочкой и звонко расцеловал ее в обе щеки, потом схватил ладонь Давида двумя руками.
Они сели возле окна, выходящего на стоянку морских трамвайчиков. Солнце лишь слегка поблескивало на воде, и скалы Пенарта казались черными. Вдоль набережной мерцали огоньки, а под окнами ресторана прогуливались смеющиеся парочки. Давид удобно устроился на стуле и вздохнул с облегчением. Все было так привычно, так правильно. Он углубился в меню и удивленно поднял бровь. Дела у Эдуардо шли хорошо — очень хорошо, судя по новым ценам. Низенький хозяин ресторана спешил к ним с бутылкой хорошего вина. У него была отменная память.