Западня
Шрифт:
– Господин Ленцен, – говорю я. – Дайте мне, что я хочу, и обещаю – я отпущу вас.
Он хрипло кашляет, поднимает на меня глаза.
– Дайте мне то, чего я хочу, и этот кошмар закончится, – повторяю я.
Слышу, как он громко сглатывает подкативший к горлу комок.
– Но ведь вам нужно мое признание! – говорит он, слегка отворачиваясь от меня. Руки его прижаты к солнечному сплетению.
– Именно.
Понимаю, что он скажет. Мол, если я признаюсь, вы просто застрелите меня. Почему я должен вам верить? Естественно, у меня есть на это ответ: просто потому, что у вас нет другого
Он молчит. Потом смотрит мне прямо в глаза.
– Мне не в чем сознаваться, – говорит он.
– Господин Ленцен, вы не очень хорошо понимаете ситуацию. У вас есть всего два варианта. Вариант номер один: вы говорите мне правду. Это все, чего я хочу. Я хочу знать, что произошло с моей младшей сестрой в ту ночь, двенадцать лет назад. Вы мне рассказываете, и я вас отпускаю. Это вариант номер один. Вариант номер два – мой пистолет.
Ленцен смотрит в глубину направленного на него ствола.
– И к тому же, – говорю я, чуть-чуть приподнимая пистолет, – мое терпение небезгранично.
– Прошу вас, – говорит Ленцен. – Поймите, вы ошибаетесь.
Подавляю тяжелый вздох. Сколько он еще будет врать? Решаю поменять тактику.
– Дать вам носовой платок, вытереть рот? – спрашиваю я, стараясь говорить по-доброму, почти участливо.
Он отрицательно качает головой.
– Стакан воды?
Качает головой.
– Господин Ленцен, я понимаю, почему вы лжете, – говорю я. – Вам трудно поверить, что я отпущу вас после того, как вы мне все расскажете. Вас вполне можно понять. Но я говорю правду. Вы рассказываете то, что я хочу знать, и я вас отпускаю.
В столовой снова установилась полная тишина, слышно только, как он тяжело дышит. Сидит согнувшись. Кажется, даже стал меньше ростом.
– Я не собираюсь вас обманывать, – говорю я. – Естественно, я сообщу обо всем в полицию. Но этот дом вы покинете целым и невредимым.
Он слушает внимательно. Поднимает глаза на меня.
– Я не убийца, – говорит он. В глазах его блестят слезы. Непонятно, то ли это от злости, то ли он опять готов расплакаться. Несмотря ни на что, в эту минуту мне его жалко.
Ленцен медленно встает со стула, отнимает руку от живота, поворачивается ко мне, смотрит на меня. Глаза покраснели, он как будто постарел. Морщины, появлявшиеся на его лице, когда он улыбался, исчезли. Вижу, как он подавляет инстинктивное желание – вытереть рот воротничком своей дорогой рубашки. Чувствую, как воняет лужа блевотины у него под ногами. Он не чувствует ничего, кроме страха.
Подавляю свою жалость, говорю себе, что все нормально. Чем хуже ему, тем лучше. Он жалок, ему стыдно. И это хорошо! Сжимаю рукоятку пистолета так, что побелели костяшки пальцев. Ленцен молча смотрит на меня. Противостояние. Я не заговорю первой. Посмотрю, как он будет выкручиваться из этой ситуации. Выход есть, он ясен как день. Ленцен должен во всем сознаться.
Он абсолютно неподвижен. В небе за окном сверкают молнии. Слышу свое дыхание, слышу его дыхание, неровное, сиплое. Несколько наших вдохов спустя снаружи доносится раскат грома. Опять полная тишина.
Ленцен закрывает глаза, словно пытаясь освободиться от кошмара, который с ним происходит. Глубоко вздыхает, открывает глаза и начинает говорить.
– Прошу вас, фрау Конраде, выслушайте меня.
Молча сморю на него.
– Тут какая-то ошибка. Меня зовут Виктор Ленцен. Я журналист. Отец семейства. Возможно, не самый хороший, но…
Он не может собраться с мыслями.
– Я ненавижу насилие. Я пацифист. Я участвовал в акциях за права человека. Я за всю свою жизнь никому ничего не сделал.
Он смотрит на меня честным взглядом. Я начинаю сомневаться.
– Да поверьте же мне, наконец! – умоляет он.
Но я не имею права сомневаться.
– Еще раз вы солжете, и я нажимаю на курок.
Не узнаю своего голоса. И сама не уверена в том, что говорю, – правда ли я готова на это, или же все только слова.
– Еще раз вы солжете, и я нажимаю на курок, – повторяю я, словно пытаясь убедить себя в том, что способна на это.
Ленцен молчит. И смотрит на меня.
Жду. Слышу, как приближается гроза. Приближается буря. Долго жду. Понимаю, он решил больше ничего не говорить.
Тогда – мой ход.
23. Йонас
Работая над делом, обычно довольно скоро понимаешь, будет ли оно раскрыто быстро и вообще – будет ли оно хоть когда-нибудь раскрыто. В отличие от своих коллег Йонас чувствовал, что дело этой ангелоподобной девушки, найденной зарезанной в своей квартире, вряд ли удастся быстро раскрыть. Его сотрудники ожидали, что вот-вот найдется ревнивый любовник или оскорбленный «бывший», к тому же есть свидетельница. Но Йонас все больше начинал испытывать чувство неуверенности, темное и тяжелое, почти не оставлявшее места даже для умеренного оптимизма. Ясно, что все указывает на «убийство на почве личных отношений». К тому же есть фоторобот убийцы. Но в окружении жертвы не нашлось никого похожего. Как такое может быть, если произошло убийство на почве личных отношений? Понятно, что была тайная связь, вообще такое возможно. Но не в случае Бритты Петерс.
Йонас тяжело вздохнул и вошел в комнату для совещаний. Там его встретил знакомый букет запахов – ПВХ-панелей и кофе из автомата. Вся команда в сборе. Михаэль Джирзевски, Фолькер Циммер, Антониа Буг и Нильгюн Арслан, его любимая сотрудница, недавно вернувшаяся из декретного отпуска. Было шумно – коллеги обменивались впечатлениями о недавнем футбольном матче, новом фильме, походе в пивную. Все залито неизменным неоновым светом, хотя за окнами сияло солнце. Йонас выключил свет и прошел на свое место.
– Всем доброе утро, – сказал он. – Начнем. Фолькер!
И посмотрел на своего сотрудника, одетого в джинсы и черную рубашку поло.
– Я поговорил с арендодателем, хозяином квартиры, в которой жила жертва, – начал Циммер. – Соседка рассказала, что Бритта Петерс жаловалась, будто этот хозяин наведывался в квартиру в ее отсутствие. Без предупреждения.
– Это мы все знаем, – нетерпеливо сказал Йонас.
– Да. Единственное преступление, которое можно вменить в вину хозяину, его зовут Ганс Фельдман, это то, что он три часа подряд мучил собственного сына и невестку, жену сына, своими фотографиями, которые привез из отпуска в Швеции. Примерно в то время, когда произошло убийство.