Западня
Шрифт:
Снова киваю, едва скрывая отвращение.
– Есть ли у вас другие доказательства моей вины, кроме того, что думаете, будто видели меня на месте преступления?
Не отвечаю. Ответ мучителен для меня. Нет.
– Рассудите, Линда. Прошло двенадцать лет, ведь так? Ведь так?
Киваю.
– Целых двенадцать лет. И вдруг по телевизору вы видите убийцу сестры? Какова вероятность такого события?
Мне не нравится этот вопрос. Я сама не раз задавала его себе, долгими ночами, после «землетрясения». Меня тошнит. Голова раскалывается. Все кругом плывет.
– Рассудите сама, Линда. Какова вероятность?
Не отвечаю.
– Вы уверены, что я виновен, Линда? Не скорее всего, не на девяносто девять и девять десятых процента, а абсолютно уверены, без тени сомнения. Если да, то стреляйте в меня – здесь
Все вокруг плывет.
– Рассудите сама. Речь идет о двух человеческих жизнях, вашей и моей. Вы уверены?
Не отвечаю.
– Вы абсолютно уверены, Линда?
Мне плохо. Голова раскалывается, столовая вращается по вытянутой эллиптической орбите, и я думаю о том, что и сама земля с непостижимой скоростью летит в пустом и холодном пространстве вселенной. У меня кружится голова.
– Ваша сестра была убита двадцать третьего августа две тысячи второго года? – спрашивает Ленцен.
– Да, – тихо говорю я.
Ленцен глубоко вдыхает, медленно выпускает воздух. Похоже, он размышляет. Молчит. Похоже, на что-то решился.
– Мне кажется, я знаю, где был в этот день, – наконец говорит он.
Напряженно смотрю на него. Он стоит передо мной с поднятыми руками. Приятный интеллигентный человек, который вполне мог бы мне и понравиться, не знай я, что скрывается за этой привлекательной внешностью. Нельзя позволить себя усыпить.
– Где была убита ваша сестра? – спрашивает Ленцен.
– Вы сами прекрасно знаете, – отвечаю я.
Ничего не могу с собой поделать, в броне самоконтроля появились трещины.
– Не знаю, – говорит Ленцен, – готовясь к интервью, я не нашел информации о том, что у вас была сестра, которую убили.
– Хотите знать, где была убита моя сестра? – спрашиваю я. – В своей квартире. В Мюнхене.
Ленцен вздыхает с облегчением.
– В это время меня не было в Мюнхене, – говорит он.
На это я только фыркаю.
– В это время меня не было в Мюнхене, и я могу это доказать.
Смотрю на него. Он с облегчением издает короткий, лишенный всякой веселости смешок и еще раз почти недоуменно повторяет:
– И я могу это доказать.
И садится за стол.
Я запрещаю себе покупаться на этот дешевый блеф, не свожу с него глаз, тоже сажусь. Ленцен снова смеется. Истерически. Он похож на человека, для которого худшее позади, он уже было совсем попрощался с жизнью, но вдруг впереди забрезжил свет надежды.
Что происходит?
– Если вас не было в Мюнхене, то где же вы были?
Ленцен смотрит на меня покрасневшими глазами. Он до предела измотан.
– В Афганистане, – говорит он. – Я был в Афганистане.
24. Софи
События прошлой ночи Софи вспоминала как сон. Согнувшаяся тень в ее машине, шаги за спиной, ее архаический ужас. Такой же ужас должна была испытывать Бритта в свои последние минуты.
Может, надо сообщить полиции, что за ней кто-то гнался? Но что она им скажет? Ей и самой сейчас это кажется не совсем реальным. И как она будет рассказывать о том, что произошло, этой высокомерной молодой комиссарше, на которую ее обязательно переключат, сколько ни объясняй, что хочешь поговорить с комиссаром Йонасом Вебером. Это обстоятельство волновало Софи куда больше, чем ей хотелось бы. Правда, они не дали ход заявлению против нее. Но все равно сейчас в полиции у нее не самая лучшая репутация. С другой стороны, человек, который преследовал ее на подземной стоянке, мог засветиться на камерах наблюдения. И тогда его существование было бы, наконец, доказано.
Проблема только в том, что сейчас, при свете дня, в привычной обстановке собственной квартиры, все происшествие ей самой казалось не очень реальным. А что, если в полиции просмотрят все записи и никого не обнаружат? Тогда вообще всем свидетельствам Софи будет грош цена.
Справится как-нибудь сама. Без чужой помощи. Она сидела за письменным столом. От выписок и газетных вырезок по делу ее уже тошнило. Груда противоречивых фактов и фальшивых версий, какие-то непроходимые дебри.
Софи закрыла лицо руками. Она чувствовала, как гибнет ее жизнь. Она это не сразу заметила – столько всего надо было сделать, все бегала, бегала, чтобы только не думать. И вот теперь ей больше
Больше ничего не осталось. Софи поговорила со всеми из окружения Бритты, восстановила в мельчайших подробностях последние дни Бритты. Посмотрела на двух новых сотрудников из конторы Бритты – ни один из них хотя бы отдаленно не походил на человека, которого она спугнула в квартире Бритты. Она даже проверила всех гостей с вечеринки у подружки, на которую Бритта ненадолго забегала перед смертью. Бесполезно. В поисках новых, неизвестных ей друзей она прошерстила все аккаунты Бритты в социальных сетях – ничего. Каждый раз, когда ей казалось, что она напала на след, все неизменно заканчивалось разбитыми надеждами. А полиция маниакально продолжала разрабатывать свою тупую версию ссоры с оскорбленным любовником. Даже приплели Пауля – что, конечно, сразу же оказалось полной чушью. Точно также как и с хозяином бриттиной квартиры, который оказался немножко слишком старым. Полная безнадега. Полиция никогда не найдет убийцу.
Зазвонил мобильный, высветился номер родителей. Меньше всего хотелось отвечать на этот звонок. В последнем разговоре мать упрекала Софи: это противоестественно, что она не плачет о сестре, и вообще надо бы быть рядом с родителями, а не носиться по городу и не строить из себя Джеймса Бонда. Мать так и сказала – «не строить из себя Джеймса Бонда». Звонки прекратились. Софи обвела взглядом стены своего кабинета, сплошь покрытые пришпиленными заметками, фотографиями, свидетельствами по делу об убийстве, которые она собрала за все это время. Многого она не могла понять. Как могло так случиться, что никто не видел убийцу? Почему он не напал на нее саму, ведь она его видела? Что бы он делал, если бы она не появилась? Почему не убежал, когда услышал, что кто-то вошел в квартиру? Если он был грабитель, почему ничего не украл? И самое главное, эта чертова мелочь, подробность, которую, как ни старалась, она никак не могла вспомнить, – там было что-то не так. Но из всех этих вопросов, на которые, возможно, она никогда не получит ответа, больше всего ее мучил один: почему? Почему ее сестра должна была умереть? Кто мог так ненавидеть Бритту? Бритту, которой все плакались в жилетку, Бритту, которая всем сочувствовала, такую Бритту! В очередной раз она убеждалась: это был незнакомец. Но как она найдет этого незнакомца?
Ей вдруг стало невыносимо душно в квартире. Она надела легкие теннисные туфли, вышла на улицу и побежала куда глаза глядят. Была суббота, судя по всему, день футбольного матча – когда Софи спустилась на станцию метро, там было не протолкнуться. Не имея никакой цели, Софи двигалась в водовороте толпы, пока не оказалась у дверей поезда, который шел в центр. Пахло потом, в воздухе висело раздражение. Бесчисленные футбольные фанаты воняли пивом и орали агрессивные речевки. Людской поток внес ее в вагон. Она оказалась зажатой между тремя здоровыми бугаями. Поезд дернулся, прямо перед лицом Софи оказался рюкзак одного из фанатов, молния которого расцарапала ей щеку, когда поезд делал плавный поворот, окна были закрыты, люди перестали существовать сами по себе, образовалась человеческая масса, которая, как одно целое, ритмически покачивалась, потела, дышала спертым воздухом. Софи локтями попыталась отвоевать себе немного места, но масса не поддавалась ни на миллиметр, воздух превратился во что-то горячее, густое и вязкое, кто-то врубил свой геттобластер. Seven Nation Army, и толпа восторженно заревела в унисон. Софи стиснула зубы. Она чувствовала себя кассетной бомбой. На Главном вокзале из влажной духоты вагона Софи вынесло на платформу, и людской поток повлек ее к выходу. Софи пробилась через толпу, выскочила на свободное пространство и побежала. Войдя в музей, она вздохнула с облегчением. Это то, что ей надо, если она хочет сохранить присутствие духа: побыть в окружении любимых художников, хотя бы чуть-чуть – с Рафаэлем, Рубенсом и Ван Гогом, чуть-чуть красоты, чуть-чуть забвения. Софи купила билет, походила по залам и, наконец, оказалась у «Подсолнухов» Ван Гога. Она зачарованно смотрела на это буйство красок, чувствуя, какая мощная жизненная энергия исходит от картины, и вдруг на мгновение забыла и свои страхи, и свои печали, потому что, наконец, поняла, что было не так в квартире Бритты, что это была за мелочь, которая так поразила ее тогда и все это время не давала покоя.