Запертое эхо
Шрифт:
– Не болтай. Я думаю.
Снова взрыв хохота.
– Мадам Шеридан!
– Мадмуазель, – с французским акцентом поправила она меня.
– Я слышал, что ты в разводе. Почему оставила фамилию мужа?
Улыбка в мгновение ока стерлась с ее лица.
– Просто она мне идет.
– Ясно. Не вертись.
Она послушно застыла. Белая блузка с легким жабо повторяла все движения Рене. Мне хотелось уловить эти мимолетные колебания ткани, которые всегда меня волновали – они словно были частью самой Рене, ее продолжением. Так гармонично одежда выглядит только на женщинах, которые
– Я хочу, чтобы ты написал меня в шелковой комбинации и с песцовой накидкой.
– Как скажешь. Сегодня я просто набросаю первый эскиз. Работа предстоит долгая. Выдержишь?
– Я и не то выдерживала.
– Неужели?
– Приходилось.
Я не хотел доставать ее вопросами: это сродни ходьбе по тонкому льду. А она только протянула мне белый флаг, незачем было рисковать нашей восстановленной дружбой.
– Я слышал, ты ушла из «Глории». – Хитро перевел я тему.
– Это пройденный этап, – просто ответила она.
– Ты долго там работала?
– Не больше года. Но я устала. У меня бывает такое апатичное настроение. Душа требует обновления и беспощадно к нему устремляется. Ничего не могу поделать, – она повела плечами и снова застыла в позе, глубоко вздохнув.
– Чем же ты сейчас занимаешься?
– Позирую подающему надежды художнику.
Я усмехнулся.
– Интересно, кому подающие…
– Не прибедняйся, я видела твою картину в гостиной знакомой. Ты действительно станешь востребованным.
Я чуть было не опрокинул мольберт и себя вместе с ним.
– Что?! Какую картину? У кого?
– Тише, тише, я все скажу, не размахивай тушью. Твой арт-дилер заплатит тебе неплохую сумму в ближайшее время, ручаюсь. Картина называется «Туманное утро» кисти Питера Брауна. Знаешь такую? – она игриво вздернула брови.
Я рухнул на табурет, задетый нахлынувшей волной радости.
– Неужели он ее продал?
– Да еще кому! Жди приличный процент. Ну вот, испортила весь сюрприз.
– Рене! Да ты предвестник успеха!
– Не гони телегу впереди коней, одна картина – еще не успех. Но это новое достижение. Ты молодец. И твой арт-дилер тоже неплохо делает свое дело, смею заметить.
– Да, мистер Родерик своего не упустит. Удивлен, что он сделал ставку на мои полотна.
– Не обесценивай свой труд.
Я с минуту смотрел на Рене, пытаясь в полной мере понять происходящее.
– Порадовались и будет! За работу! – вернула она меня к реальности.
– Так ты ушла из «Глории»… – вновь обратился я к желанной теме. – Где же ты сейчас поешь?
– В основном, в душе, – бросила она.
Я вынырнул из мольберта и состроил гримасу, она снова рассмеялась.
– Есть пара мест, куда меня зовут, но я пока не готова. Нужно восстановить силы. Уж слишком насыщенный год выдался. Возможно, к лету я и запою в одном из тех модных мест, что рады приютить меня. Возможно, уеду из Англии. Пока не решила.
– Вернешься в Париж?
– То, что я француженка, не говорит о том, что меня тянет на родину.
– А куда тебя тянет?
Рене задумалась. Я не мог не упиваться данной минутой: мы говорили почти откровенно, пусть она
– Сама не пойму. Иногда кажется, что лучше всего запереться где-нибудь в крошечном домике на краю света. В свои двадцать девять я чувствую себя старухой. Но не хочу, чтобы меня жалели. Даже если я решусь однажды исчезнуть, пусть все знают, что я осталась верной себе.
– Зачем тебе это?
– Просто многие полагают, что таким, как я, уготована жизнь звезды, что сияет день и ночь, затмевая собой все пространство земного шара. А когда ты избираешь иной путь, люди упрекают тебя за это. Считают слабым и неблагодарным, ибо ты пренебрегаешь всем, что тебе дано. Но я никогда не играю по чужим правилам. И хочу, чтобы меня запомнили именно такой.
– Своевольной?
– Свободной.
Я не очень ее понимал, но решил обдумать ее слова позже. В них явно таилось что-то, что она никогда мне не откроет – что-то, что сделало из хрупкой и мечтательной девушки зрелую и хладнокровную женщину, борющуюся за право выбора.
Когда первый сеанс был окончен, мы решили пообедать в кафе на углу. Рене не гнушалась ни простой атмосферой, ни простой едой. Она была неприхотлива и крайне любезна с окружающими. Казалось, она была собой.
Глава IX
Рене приходила все чаще. В неделю укладывалось порядка четырех сеансов. Постепенно я переносил эскизы и наброски на холст. К моменту, как начал сходить снег, я практически завершил написание фигуры. Рене приносила мне книги, и я безмерно ценил эти проявления заботы, направленные на обогащение моей души. Особенно мне понравилась книга, посвященная жизни Огюста Ренуара. Он не брезговал никакой работой, брался за все, чтобы обеспечить себе мало-мальски достойное существование. И в отличие от Моне не кичился своим дарованием, предпочитая быть открытым любой деятельности, которая могла принести пусть даже небольшой, но доход. Безусловно, после такой истории мне стало стыдно за собственное поведение. Но я руководствовался иными мотивами, бросив банковскую службу. Я не был беспристрастен, я искренно и глубоко страдал. Мне недостаточно просто зарабатывать. Мне не нужна материальная стабильность, если она роет могилу моим устремлениям. Я счастлив зарабатывать гроши, но делом, согревающим мне сердце. Куда важнее избрать занятие по сердцу, пусть низко оцениваемое, нежели мучиться на службе, что выжимает из тебя жизненную энергию. Пусть даже эта служба обеспечивает тебе безбедную жизнь.
Я делился этими размышлениями с Рене, вступая в легкую конфронтацию и с Ренуаром, и с Моне. Я понимал обоих, но предпочитал держаться середины: мне не хотелось жить в долгах, как жил Моне, но и не хотелось быть разнорабочим, теряя здоровье и драгоценные минуты жизни, как делал это Ренуар. Вероятно, каждый из нас идет по своему пути. Восхождение к признанию – это всегда своего рода мытарство. Это испытания, заключенные в окружности, каждая из которых демонстрирует собой то или иное прибежище ада. Что ни говори, но люди исхитрились создать собственный ад на земле.