Запертое эхо

Зарудко Арина

– Америка – удивительная страна, – продолжил я. – Я, конечно, не в восторге от некоторых ее особенностей, – я усмехнулся. – Но с этим местом у меня связано множество приятных воспоминаний. – Я вздохнул, и волна грусти окатила меня, как только мысли мои обратились в сторону живописи.

– Ты талантливый, Питер, – внезапно произнес Ридли.

Я поразился, что наш диалог перекатился за две-три реплики – подлинный успех.

– Это мне льстит.

– Думаю, твоя нынешняя работа тебя не вдохновляет. – Он посмотрел мне в глаза, и я заметил в них искорки иронии.

– Мне грех жаловаться. Я очень благодарен за эту работу, Джордж, искренне.

Не мог же я сказать, как она высасывает из меня всю творческую энергию.

– Я понимаю, что это не лучшее место…

– Нет-нет, – перебил я. – Ты мне

вообще не обязан помогать. Поэтому я не вправе жаловаться и требовать большего. Ты очень меня выручил, я признателен. Правда. – Я уткнулся в свою тарелку.

– Я рад, что смог хоть как-то помочь.

– Милли с тобой повезло.

– Неужели? – Он нахмурился, я мысленно ругнулся и пожурил себя за несдержанность.

– Она часто улетучивается после ужина, – констатировал я, чтобы сбежать от темы.

– О, среда и пятница – это священные вечера. Я уже молчу о субботе. – Меня радовало, что он расслабился.

– Боюсь представить, что там происходит.

– Не переживай, тебе еще доведется узнать. – Он улыбнулся.

– Да, она уже пыталась вовлечь меня во всю эту вакханалию.

– Этого не избежать, – снова улыбка, да Ридли сегодня щедр на эмоции.

Все-таки мне удалось чего-то да добиться. Несколько одобрительных улыбок и ироничное выражение глаз – даже слишком много для одного вечера. Когда я поднялся к себе после этой беседы, мне не хотелось ровным счетом ничего. Я просто забрался под одеяло с томиком Лондона и бутылкой выдержанного бурбона. Бывают дни, которые просто хочется завершить. Не ярко, не торжественно, а просто сполоснув их бурбоном и словами книжных классиков. Вот так я завершил один из бесчисленных одноцветных дней.

Глава IV

Я не выносил свою жизнь. Знаю, это может звучать патетично, но иной формулировки просто не нахожу. Каждый день напоминал предыдущий, а предыдущий напоминал день до него. Я сходил с ума от бессилия. Более всего меня пугало то, что так будет всегда. Эта вероятность порождала круговерть самых беспощадных мыслей, что сверлили мой мозг по ночам. Я не писал картин. Почему, спросите вы? Да просто потому, что получалась дрянь. Находясь в конторе целыми днями, я вряд ли мог уловить в ее стенах хоть намек на творческое озарение. Я копошился в бумажках, сверял никому не нужные цифры, тщетно убеждая себя, что это временно, что это важный вклад в мое будущее, что я делаю что-то полезное. Н-да, в самообмане я великий мастер.

Когда я возвращался домой, ужинал и мог посвятить некоторое время кистям и краскам, в моей голове рисовалась пустота. Бесцветная и безликая. Словно дно опустошенной банки из-под соуса. Словно бокал вина, опорожненный кем-то много дней назад. Что я мог написать, не чувствуя совершенно ничего? Это лишало меня всякой энергии. Я уже второй месяц пользовался гостеприимством четы Ридли, и это был еще один винтик в огромной машине угнетения. На что я надеялся? Словно за месяц можно изменить свою судьбу, обратить солнце на свою сторону! Глупые фантазии! Но если уже сейчас мои руки опускаются при малейшем испытании, что же будет дальше? Чего я смогу достичь, отрекаясь от творчества всякий раз, когда чаша весов склоняется в сторону необходимости? Самокопания стали сопровождать каждый мой день. Я ненавидел себя за безволие, ненавидел живопись, которая не может вырваться из моего сердца, словно заключенная в клетку пленница, но больше всего я ненавидел тот устой жизни, что навязывало нам треклятое общество.

Стало быть, чтобы заниматься желанным и любимым делом, тебе сначала нужно нюхнуть пороху, пострадать вдоволь, помучиться, потужиться, и тогда уж – милости просим! Иными словами, потрать часть своей жизни на ненавистное дело, чтобы на шаг приблизиться к мечте. Ну спасибо, удружили. При таком положении дел проще послать все к чертям и уйти скитаться по лесам и лугам, в естественной среде обитания, где можно упиваться самой сутью жизни, не оглядываясь на условности и нужду. Я переступал через себя, приходя каждый день в контору. Знаю, многие великие художники пришли к своему ремеслу не сразу – они занимались чем-то еще, чтобы содержать семью, ведь искусство дело не слишком прибыльное. Но как же наше поколение, живущее в век Пикассо и Матисса, может быть закованным в вериги конформизма? Почему искусство все еще представляет

собой развлечение в умах людей? Когда мы сможем свободно творить и не стыдиться избранной стези? Не могу взять в толк, отчего люди выбирают работу, которая не приносит им и грамма удовлетворения. Не понимаю, зачем они тратят свое время на то, что никогда не станет значимым, никогда не будет увековечено и не займет место в сердцах людей? Столь жалкое, мелкое желание просто существовать вызывает во мне омерзение, хоть я и осознаю, что причины, побуждающие людей на подобное, могут быть совершенно разными и не всегда понятными остальным. Я только хочу донести одну важную идею. Как прекрасен был бы мир, будь в нем больше открытых сердец! Как чудесно было бы просыпаться в мире, где каждый делает то, что любит, где каждый прислушивается к себе и избирает гармонию вместо алчности и слепого следования чужим интересам. Сколько красок было бы в том мире! Сколько великих произведений было бы создано, сколько любви вмещалось бы в каждом доме. Я убежден, что в мире, где каждый удовлетворен своей судьбой, не было бы трагедий, войн, болезней и катастроф. Мы могли бы создать Эдем. Но вместо этого мы блуждаем в потемках ада. Нет. Это место даже хуже ада. В ад попадают те, кто делал что-то, чего желал, но что отвергается миром. А мы живем в месте, где люди боятся своих желаний. Это хуже, чем вечное пламя.

Я поклялся себе, что не буду делать то, к чему не лежит моя душа, когда жизнь начнет хоть немного благоприятствовать мне. И пусть эта работа не была первым ненавистным делом, но ручаюсь – она станет последним!

В очередной безрадостный день я вернулся со службы и рухнул на постель, не снимая офисной формы. На прикроватной тумбе стоял графин с виски – без него я бы окончательно свихнулся. Словом, я решил нализаться. Но как только эта привлекательная, согревающая мысль пронзила мой разум, я краем уха словил цокот каблучков по лестнице. Милли постучала и через мгновение влетела в обитель страдания. На ней было изумительное платье телесного цвета, сияющее тысячью переливающихся камней, оно словно было сшито прямо на ее теле. В волосах перья, на губах алая помада, через плечо перекинуто песцовое боа – она выглядела так, как будто собралась плясать в кабаре и вовсе этого не стыдится.

Милли бросила на меня оскорбленный взгляд, словно не могла взять в толк, чего это я разлегся увальнем.

– Ну и что это мы лежим, словно труп, который вот-вот зароют? – обратилась она ко мне, закуривая сигарету.

– От истины недалеко.

– Ты все больше меня расстраиваешь, Питти. Давай-ка встряхнись! Пятничный вечер, танцы, шампанское, пустая болтовня – идеальный коктейль для забытья.

Она заметила мое безразличие, опустила руки, застывшие секунду назад в театральном жесте, и присела на краешек кровати.

– Послушай, дорогуша, так дело не пойдет. – От нее повеяло сладким ароматом парфюма. – Ты совсем затух.

Какое подходящее слово она избрала! Милли проницательности не занимать.

– Милли, я устал, – только и был ответ.

– Об этом я и говорю! – она пихнула меня в бок. – Ты вечно уставший! Тебе нужно встряхнуться, взбодриться!

– Не прожги мне форму, у меня нет лишних денег.

– Ты совсем расклеился. Что тебя тревожит?

– Ты серьезно? – я усмехнулся, в глазах Милли я словил за хвост искреннюю озабоченность. – Ну, не знаю, например, то, что я как прихлебатель живу у подруги, ибо мне нечем платить за аренду даже самой захолустной квартирешки. Далее в списке паршивая работа. Но я признателен и за нее… – Я схватился за голову, понимая, какой бред несу, и почувствовал себя самым никчемным и неблагодарным человеком на свете. – Я запутался, ясно? Изнутри меня разрывает противоречие. Я устал, устал чего-то ждать, устал жить иллюзиями, от которых только больнее, если окинуть взглядом мою нынешнюю жизнь…

Милли с минуту сверлила меня взглядом, а потом в мгновение ока взлетела с кровати.

– Вставай! Немедленно вставай! – Она ломанулась в сторону моего гардероба. – Где тут приличный фрак?

Я присел на кровати и подлил себе виски.

– Милли, я никуда не пойду.

– Как миленький пойдешь, да еще и вприпрыжку. – Она рылась в моих вещах, оценивающе вглядываясь в костюмы на вешалках. – Или, – она обернулась, – можешь и дальше продолжать жалеть себя в компании виски. Решать тебе.