Запертое эхо
Шрифт:
Признаться, я и помыслить не мог, чтобы такая женщина обратила на меня внимание. Хотя я был достаточно красив по меркам современности: правильные черты лица, статный, хорошо сложенный. Работа на ферме возымело свое действие – я всегда был в отличной форме и не пренебрегал физическими упражнениями. Конечно, я был романтиком, но мое творческое нутро всегда просвечивало дичайшую неуверенность в себе, которая грызла меня без конца.
Я понял, что нужно снова надеть маску безразличия, которая пришлась мне по вкусу. Не самое приятное чувство – попасть в силки Милли. Нет уж, я достаточно умен для того, чтобы проигнорировать ее нелепые предположения.
– Мужчине
Я закурил и откинулся на спинку стула.
– Я выше всего этого. Безусловно, эта женщина привлекательна. Но не настолько, чтобы взбудоражить душу творца. Хотя, возможно, я бы и написал ее.
Мои волнения улеглись. Я не верил во влюбленность. Я верил в искусство постижения души, которое пока только нащупывал нерешительными движениями. Но я был уверен в том, что только на этом искусстве и зиждется сама теория любви. В теории я был подвешен недурно, однако же практика беспощадно «провисала».
– Тогда вас определенно нужно представить друг другу.
Я залпом осушил очередной бокал шампанского. Алкоголь подтачивал мое беспокойство, и я окончательно размяк – это было мне на руку.
– Почему бы и нет, – бросил я вполне беспечно.
Рене допела вторую композицию и под оглушительные аплодисменты принимала букеты и подарки. Она еле заметно улыбалась, ее сдержанность, некая скованность возбуждала во мне любопытство. Милли знала, что после первого выступления Рене всегда выпивает черри, затем уходит в гримерку и возвращается через час на сцену. Я восхищался своей визави, она в мгновение ока выловила певицу и усадила за наш столик. На меня нахлынула волна ароматов: в этом танце кружились роза, карамель и вишня. Милли представила нас, и я сумел разглядеть Рене вблизи – она оказалась еще более красивой, хотя черты ее лица были абсолютно не классическими. Полноватые губы в бордовой помаде улыбались краешками и вежливо произносили слова, которые я не мог разобрать. Сейчас я мог рассмотреть цвет ее глаз – они напоминали ту самую карамель, которая ласкала мое обоняние: тягучая карамель у самого зрачка, а дальше орех – темный, глубокий оттенок. Она бросила на меня уверенный взгляд исподлобья, я слегка смешался, но и не думал теряться.
– Вы были чудесны на сцене. – Я поднес зажигалку к ее сигарете, курила она по-мужски: без модных мундштуков.
– Благодарю вас, мистер Браун. Раньше я вас здесь не видела.
– Питер весь в трудах! – ответила за меня Милли. – Он не так давно вернулся из Америки, где в его честь была устроена выставка.
– Стало быть, вы художник? – с неподдельным интересом спросила она.
– В последнее время я забываю об этом.
– Значит, вам нужно напомнить. – Она так ослепительно улыбнулась, что я не мог не последовать ее примеру. Ее энергетика заражала.
– Питер был бы не прочь написать твой портрет, Рене. Он сам изъявил желание! Было бы чудесно, не правда ли? – Милли эта затея нравилась больше, чем нам двоим. Я чувствовал себя не очень удобно, стыдливость закралась в самое сердце – ведь я решил написать портрет женщины, даже не успев представиться ей. Но, казалось, Рене это ничуть не задело.
– Что ж, возможно, когда-нибудь.
Она потягивала черри и казалась вполне удовлетворенной.
– Какая живописная манера вам ближе всего? – решил поинтересоваться я.
– О, я люблю разное искусство, даже «неправильное», – бросила она и рассмеялась самой себе. – Напишите меня так, чтобы я увидела в себе то, чего раньше не видела.
– Это
– Порой мне кажется, что даже слишком, – кивнула она.
– Новые грани всегда найдутся. Думается мне, мы изучаем себя всю жизнь.
– В таком случае, уповаю на то, что вы поможете обрести мне одну из них.
– С величайшей радостью.
– Было приятно, – сказала она через минуту, и я заметил, что ее бокал пуст. – Мне нужно готовиться. Обещайте дослушать до конца.
Мы пообещали, я поцеловал ее руку, и она удалилась. Но во мне явно что-то изменилось в ту самую секунду, когда я увидел эти глаза цвета ореха и жженного сахара.
Глава V
В тот вечер Милли все же представила меня пресловутому Жакобу. Он был похож на Поля Пуаре в поздние годы, говорил с легким акцентом и восхвалял живопись позднего Ренессанса. Но искусству мы уделили всего несколько минут, да и я не был настроен говорить о том, что в последнее время вводило меня в полнейшую растерянность. Я был пьян, окрылен встречей с Рене и всей атмосферой, которая порождала в моем воображении красочные картины.
На утро я не мог избавиться от ощущения, что все произошедшее за вечер, было лишь сном. Однако же головная боль вторила здравому смыслу – все случилось на самом деле. Я видел эту женщину, она не была сказочной феей, видением или плодом моей фантазии. Она была реальной, ощутимой, пахнущей вишней, с ангельским голосом и глазами цвета карамели… Я никогда не понимал значение слов «запасть в душу», но теперь ощутил их силу в полной мере. Но это ощущение перестало мне нравиться спустя две недели после того вечера в «Глории». Я думал о Рене не переставая. Ее образ мелькал в каждой мысли, в каждом звуке – каждый раз, закрывая глаза, я видел ее перед собой, чувствовал ее касания во снах, и это сводило меня с ума. Всяческий помысел относительно моей одержимости окунал меня в ступор и отторгался с неистовым отрицанием.
Чтобы забыться, я вернулся в мастерскую. Пытался стереть из памяти лицо с сияющей улыбкой масляными красками. Не выходило. Потребовалось много краски и много времени, чтобы убедиться в том, что Рене застряла в моем сознании и освобождать его не собирается.
За ужином Милли трещала о каких-то новостях, а затем, когда мы пили кофе в гостиной вдвоем, – Ридли уходил к себе в кабинет сразу после ужина, – она вдруг озадачено взглянула на меня и обратилась ко мне со словами:
– Неужели ты влюбился?
Я опешил.
– В кого это? – сигарета вспыхнула в моих пальцах крохотной звездой.
Милли закатила глаза.
– Рене Шеридан не оставляет ни одного мужского сердца целым. Я тебя предупреждала! А ты попался, попался, как мальчишка! Но даже мальчишкой ты так не обманывался.
В этом она была права. Я вообще мало что смыслил в любви. В годы детства и отрочества я не интересовался противоположным полом совершенно, хотя был весьма популярен в дамских кругах (как говорила Милли). Физическую близость я познал в неполные семнадцать, особенно не прельстился и взялся за более полезные дела. Несмотря на то, что в Европе я кутил порой слишком яро, смешивая искусство с алкоголем и женским обществом, я остался верен себе и своим принципам. Говорят, что в жизни нужно все попробовать, я попробовал женщину. Но без эмоциональной привязанности физические сношения приносят столько же удовлетворения, сколько пудинг с мясом, если в него не положить начинку. Вся соль растворяется в бессмыслице.