Запев. Повесть о Петре Запорожце
Шрифт:
— Не-е, так нельзя! Не по-божески, — обиделся за отцов церкви один из ткачей. — Зачем насмешничать?
— Какой святоша! — осклабился Григорий. — Нашел идолов! Псы господские, только в рясах… Они нас почитают? Ха!
— И среди священнослужителей разные люди есть, — остановил ого Петр. — Иные действительно стремятся облегчить муки народные…
— Вот! — обрадовался ткач.
— …как, например, первохристиане, далекие их предшественники, — продолжал Петр. — Чем памятны первые христиане? Тем, что мечтали о построении божьего царства. Божьего — значит справедливого. Темные, невежественные люди, верящие в сверхъестественные силы, в загробную жизнь,
На мгновение Петр встретился взглядом с Антониной. И такое напряженное внимание было в ее глазах, такая вера, что ему сделалось легко и радостно.
— Мечта о всеобщей справедливости неистребима, — обращаясь к ней, заговорил он вновь. — Плохо, когда мечта эта опирается не на знания законов человеческого развития, а на слепое послушание. Вспомним еще одну мудреную библейскую заповедь: «Зажженную свечу ставят не под спудом, а в подсвечник, чтобы светила всем». Почему же мы с вами принуждены разговаривать о своей жизни подспудно, тайком?
— Так, так. Истинно так, — закивал Петров-старший. — Видать, сообразили, кому положено, што огонь в бумагу не завернешь…
И завязался у них разговор о церкви — трудный разговор. Петр чувствовал, как ново все, что он говорит, для собравшихся, особенно для ткачей, для раскрасневшейся от ученического внимания прядильщицы.
— Да, — сокрушенно вздохнул старик Петров. — Выходит, бога совсем нету? Кто жеть тогда усовестит хозяев?
— Как кто? — удивился Петр. — Рабочие люди города и деревни! Вы — в том числе. А союзниками вашими будут все честные люди, владеющие необходимыми для этого знаниями. Такие люди есть во всех сословиях.
— И в царских? — хитро сощурился один из ткачей. — В царских, пожалуй, нет. Не станет же царь совестить царя?
— Все они — собаки! — убежденно заявил Григорий. — Холуи помойные! Инженер или там прикащик — тоже царь, только маленький. Бородавка на ровном месте, а гнет из себя цыцу!
— Не скажи, — осадил его старик Петров. — Вот у нас седня комиссия была. Так один очень мне поглянулся. Молодой вроде, а как будто в годах. Все ему знать надо: из чего алебастерь, откудова мы… В положение входит.
— Так он у нас тоже был! — обрадовался Филимон Петров. — Инженерный такой, картавенький, с рыжей бородкой. Сперва к паровой машине пошел, потом в вагранку и к кузнецам. А у нас мастер на фонаре расписал: мол, станочникам сегодня работать от семи вечера до двух. Этот, с бородкой, тут как тут: сколько работаете днем? сколько ночной «экстры»? И сразу посчитал: вместо двадцати восьми дней по закону чугунолитейный берет с каждого из нас по тридцати шести дней работы!
«По описаниям — Старик», — подумал Петр.
— Сделать претензии можно. Отчего не сделать? Только у Паля свой расчет. Возьмет и не послушает. Что тогда?
— Прекратить работу! — не удержался Петр; раньше он таких советов на занятиях рабочих кружков не давал…
— Бастовать? Сразу в «черную книгу» сунут! Из нее назад хода нету. Это каждому известно, — заволновались слушатели.
— Для тех, кто осознал, что дальше так жить нельзя, и правда назад хода нет, — согласился Петр. — Если мы сами не будем бороться за свои права, за нас никто этого не сделает! Но к борьбе — любой — следует готовиться. Всем вместе. Сейчас каждый из вас сам по себе; как тут не быть сомнениям? Представим другое: создан рабочий кооператив. Для начала среди земляков. Кооператив закупает продукты в оптовых магазинах. Выгода хоть и небольшая, но есть. Можно и другие способы найти.
И снова Петр ощутил па себе горячий доверчивый взгляд Антонины. Этот взгляд мешал ему, но и помогал.
— Кто скажет, сколько стоит по сегодняшнему времени пуд ржаной муки?
— Сорок семь копеек, — с готовностью откликнулась Верка.
— За сорок семь поискать надо, — тотчас возразил ей Григорий. — Смело набавляй две копейки! А то и три.
— Чтобы не спорить, берем полтипник, — подытожил Петр. — Из пуда выходит полтора пуда печеного хлеба. Что должен стоить при таких условиях фунт ржаного хлеба? Считаем, — он несколько раз стукнул по столу пальцами: — Четыре пятых. Меньше копейки. А сколько с вас берут в лавке?
— Две с полушкою.
— Ну вот, мы и сберегли рубль.
— Как это сберегли? — растерялась Верка. — Где?
— Сиди, тетеря, — ткнул ее в плечо Григорий. — Слушай, чего умные люди говорят, соображай.
— Я и соображаю. Хлебушко-то еще спечи надо!
— Это второй вопрос.
— Для кого второй, а для кого первый. В нашей печи много не напекешься.
— В нижней можно…
И они принялись обсуждать, где и каким образом лучше готовить собственные хлебы. Петр слушал их с удовольствием — совсем другие люди: с лиц исчезла угрюмость, речь сделалась свободной, от нее словно бы теплым хлебным духом повеяло.
На подоконнике выстроились горшочки с геранью, колючим алоэ и другими комнатными растениями. Внимание Петра привлекло одно из них. Узорные листья топорщились на тонких ножках, будто опенки луговые. А над ними полыхали розовые маковки бутонов и распустившиеся уже ярко-красные цветы. Их лепестки причудливо изгибались, образуя рисунок, который что-то напоминал. Вероятно, так может выглядеть издали тончайшее покрывало, подхваченное ветром; оно летит, оно облепливает гибкое девичье тело… Девушки не видно, но она угадывается за воздушными складками. Какая в ее движениях легкость, стремительность и какая недостижимость!
В комнате сделалось тихо. Петр почувствовал на себе вопросительные взгляды.
На цветы засмотрелся, — признался он. — Вон как славно поднялись. За окнам снег с дождем, а они огнем горят.
— И правда, — удивились ткачи.
— Да это ж я его но прошлому году на Курляндской выменяла! — похвасталась просиявшая Верка. — На деревянное масло! У прачек. Я еще удивлялася: такие морозы стояли, а им хоть бы што — выцветились! Я и загорелася… Потом помаленьку развалила его на много луковиц, в горшочки расставила. Гдула это. Ее все больше господа держат. Мои мужики даже внимания не сделали, а вы, Василии Федорович, углядели.