Записки артиста
Шрифт:
Затем кинофильм «Трембита» (режиссер Олег Павлович Николаевский) снова подарил нам роли когда-то влюбленных друг в друга – Параськи и Сусика… Подруга моя дорогая в новой роли проявила такую внутреннюю энергию, такую физическую силу и напор, что объясняться в любви мне показалось занятием тщетным. Какое там, к дьяволу, объяснение, когда она меня чуть не пронзила насмерть железякой на конце багра, пытаясь стащить с крыши сельской хаты… Сцену стаскивания с крыши снимали много раз, так как мешали то собака, пытавшаяся укусить мою подругу, может быть, защищая меня, сидевшего на крыше и подвергавшегося нападению незнакомой женщины с багром; то вошедший в кадр крупно подвыпивший грозный мужчина, требовавший бумагу, разрешающую съемки дома или плату за, как он сказал, «амортизацию объекта»… Оказался он бывшим полицейским (съемки
Потом снималась сцена, когда Сусик, спасаясь от преследовавшей его Параськи, прыгает в костюме-тройке с мостков в реку, надеясь на то, что место неглубокое, и с головой уходит под воду. Вовремя подоспевшая Параська багром (опять этим чертовым багром!) нащупывает «свою любовь» на дне и вытаскивает на свет божий. В момент счастливого спасения лицо Параськи снова показалось мне достойным объяснения в… Но, как бы это сказать, э… настроение и внешний мой мокрый вид не соответствовали классическому облику объясняющегося в… В общем, не решился… Объект тайных воздыханий вечером улетел, и признание не состоялось…
Между тем время неумолимо делало свое дело: пролистывало дни, месяцы, годы…
Ни совместная работа над ролью Матери, как всегда блистательно сыгранной подругой в спектакле по пьесе Говарда Лоусена «Чудеса в гостиной» в моей постановке, ни более или менее частые встречи на радио, телевидении, в концертах, на театральных премьерах, в которых «девочка из садика» на Собачьей площадке неизменно из роли в роль продолжала радовать все новыми и новыми гранями своего удивительно заразительного таланта, ни телефонные переговоры – ничто не располагало к объяснению… И вот – юбилей девочки! Тик-так, тик-так, тик-так и… 70. Еще только – 70. Вот и настал тот миг – самый уместный, самый своевременный, самый серьезный для объяснения в искреннем уважении и любви, что я с большим волнением и делаю, написав этот маленький рассказ. Да хранит тебя Бог, дорогая Ольга Александровна Аросева! Поздравляю!
Андрей Александрович Гончаров
Если бы Бог наградил меня способностью рисовать, а затем одушевлять рисунки и наделять их способностью жестикулировать и говорить – я изобразил бы Андрея Александровича стоящим на макушке высоченной горы или на крыше руководимого им замечательного академического Театра имени Маяковского – или даже на самой высокой точке крыши – на трубе, похожей на заоблачной высоты скалу, и в спортивном костюме (он увлекался восхождениями на горные высоты), непременно с длинной бородой, развевающейся на разнонаправленном сильном репертуарном ветру, то рычащим, как лев (от неудовлетворенности, в основном собою, он часто повышал голос), то неистово и радостно смеющимся на высоких хрипучих нотах и с дикой энергией быстро-быстро трущим ладонь о ладонь и громко-громко спрашивающим у летающих над ним и театром ласточек, ангелов и орлов,
– Ну как, а? Хорошо, правда, а? Молодцы артисты, правда, а?
Затем в моем воображении он, радостный и возбужденный, распахивает свою спортивную куртку, под которой неожиданно обнаруживается красивый детский слюнявчик, очевидно потому, что Гончаров в мгновения восхищения талантами артистов всегда похож на счастливого ребенка, получившего конфетку, велосипед или ботиночки для скалолазания за отличное поведение или за аккуратно выполненное домашнее задание!
Борис Андреевич Бабочкин
В качестве эпиграфа к предстоящим воспоминаниям о большом артисте и режиссере привожу цитату из статьи А. Н. Островского «О театре»:
«Актер не должен иметь на сцене своей походки и посадки, а должен иметь всякие, какие требуются ролью и положением. Кто не любит освобождаться от своих привычных жестов, ТОТ НЕ АКТЕР…»
Добавлю от себя: речь идет о высочайшем назначении профессии артистов – перевоплощении!
К примерам высочайшего класса «перевоплощения» можно отнести работу Б. А. Бабочкина над образом легендарного Чапаева…
Одаренный артист и режиссер, наделенный, как всякий истинно талантливый художник, сложным характером с элементами как природными, так и приобретенными в сложных житейских катаклизмах; замкнутый, трудно сходившийся с людьми, порой грубый, жесткий, но умевший быть верным другом того, кого допускал в свое сердце, – вот эскизный набросок образа народного артиста СССР Бориса Андреевича Бабочкина!
В роли Чапаева он – сама откровенность, доброта, мягкость, обаяние! Высший класс внутреннего психологического перевоплощения. Честно говоря, наблюдая Бабочкина в разных предлагаемых жизнью обстоятельствах, будь то застолье или собрание, концерт или репетиция (на репетициях, которые вел он, – один Бабочкин, на тех, когда он был исполнителем роли и воли не своей, а другого режиссера, – другой Бабочкин), – наблюдая и слушая его в закулисных разговорах по поводу спектаклей, деятельности артистов, театров, режиссеров, – я терялся в точном определении того, какие же его человеческие качества и проявления можно было считать перевоплощением: те, что он проявлял в обыденной жизни или, скажем, в знаменитой роли Чапаева?
Можно было допустить, что мягкость, обаяние, доброта, открытость душевная, даже какая-то детскость, проявленные в роли легендарного красного командира, были его личными, природными человеческими качествами, а проявляемые в коллективе, в общении с коллегами – жесткие, аскетичные, несколько даже надменные – качествами перевоплощения…
Творческая жизнь талантливого артиста, знаменитого, маститого, была, между прочим, не без «непогоды», не без «шипов»…
Однажды его спросили: «Борис Андреевич, репетиции идут хорошо, актеры довольны, а вы какой-то мрачный, суровый. Может быть, вы плохо себя чувствуете?» – «Все хорошо, – ответил мастер, – я тоже доволен тем, как идут репетиции, и актерами очень доволен, но все дело в том, что я опасаюсь „подпрыгивать“ от радости – могут из-под тебя стул стибрить!»
…Вот вроде бы пустячок, а ведь он очень многое объясняет в судьбе мастера… Были и паузы в работе и в театре, и в кино, были неудачи, сопровождавшиеся тяжелыми переживаниями, и ох как трудно было оставаться на той художнической высоте, на которую поднял его созданный им образ Чапаева! Не могу сказать, что ему удавалось подниматься выше в какой-либо другой работе! Были большие удачи, но… И это своеобразная трагедия! Начинать со своего «потолка» – трагедия! Такая же, как учиться у гения, а затем не встретить равного ему до конца жизни – тоже трагедия. Кстати, я испытал ее на себе. Я учился у А. Д. Дикого и за всю свою творческую жизнь не встретил равного ему по уму и таланту режиссера ни в театре, ни в кино! Что это? Конечно, трагедия! Мне еще повезло, так как судьба сводила меня в работе с очень и очень талантливыми людьми… Но… равных Дикому среди них не было! Значит, и я начал со своеобразного «потолка», но в общении с режиссурой…