Записки артиста
Шрифт:
Шакен повесил трубку.
– Это наша традиционная компания рыбаков: артисты Оболенский, Харченко, Буренков, – пояснил я.
Через три дня, поздно вечером, в мой номер ввалились наши рыбаки, загоревшие, счастливые, с обильным уловом разной рыбы, но не форели. Они рассказали, как Шакен организовал эту рыбалку. Сопровождающим, организатором, заведующим юмором и хорошим настроением, инструктором по рыбной ловле «в условиях Казахстана» Шакен назначил своего коллегу, кинооператора Марка Исааковича Берковича.
Шакен сам обзвонил моих друзей, сам организовал все, что связано с поездкой, сам в четыре часа проводил рыбаков:
– Хорошего вам улова! Я это делаю, чтобы мой друг Женя Весник имел возможность поесть свежей рыбки, которая быстро поставит его на ноги. В добрый
Несмотря на то, что он снимал сложную картину, Шакен нашел для моих друзей время. Его доброту и гостеприимство мои товарищи и я восприняли как частицу большого сердца казахского народа!
Я много езжу со своими творческими вечерами, знаю многих людей. Каждый человек вызывает во мне разные ассоциации, сравнения. Встречая человека казахской национальности, я всякий раз испытываю теплое чувство, которое породил во мне один из обаятельнейших людей, встречавшихся на моем жизненном пути, – Шакен Айманов.
Ростислав Янович Плятт
Счастье приходит в дом, где слышен смех.
Высочайшего класса артист должен быть одарен Богом «набором» из, ну, скажем, двенадцати совершенно необходимых элементов облика и внутреннего содержания. И если это так, то Ростислав Янович Плятт соответствовал этому «ассорти» безоговорочно и в полной мере – выше высшей: рост, юмор, темперамент, непосредственность, обаяние, эрудиция, образованность, такт, культура, общительность и так далее и так далее. Ну все, все из ряда банальностей выходящее… Даже в концовке своей фамилии не мог остановиться на спокойном одном «т» и приписал, конечно, от неуемного жизнелюбия, второе… Звучит не слабо – Плятт!
Был он, как все грешные, «обделен» такими способностями, как грубость, хамство, неумение слушать других, безразличие во всем и ко всему, ложная общественная деятельность, интриганство и прочее, то есть всеми теми качествами, которые доставляют радость и возможность «править бал» определенному очень мощному и организованному обществу.
С уходом от нас таких, как Плятт, мы теряем высокую родословную или, извините, породу артистов! Именно породу!
Плохо просматриваются сейчас новые Качаловы, Садовские, Варламовы, Давыдовы, Тархановы, «нэма» Бучмы, куда-то подевались Алейниковы, Переверзевы, Меркурьевы, Яншины, Ильинские, Мордвиновы, Симоновы, Дикие, Гарины, Остужевы. Все больше среди нашего брата – деятелей: депутатов, предпринимателей, говорунов, но не очень «борзых», не очень «доберманов» и «догов», а все больше милых, неплохих, но «бобиков» и «манюнь»…
Не знавшим близко Плятта трудно было угадать в этом элегантном, ладно скроенном интеллигентном человеке отчаянного доброго балагура-заводилу (даже в солидном уже возрасте) и тонкого поэта, преданного мужа и философа…
Встречался я с Ростиславом Яновичем чаще всего в работе на радио и дубляже иностранных фильмов. Очень горжусь тем, что считался «членом» клуба «асов» в этом трудном, интересном и полезном для артиста занятии и стоял в ряду таких мастеров, как О. Н. Абдулов, В. В. Кенигсон, Р. Я. Плятт, В. И. Караваева, И. Карташева, Л. Пашкова и другие. Иногда встречались в концертах. Трудно было заметить колебания в его настроениях, в манере вести себя на людях всегда раскрепощенно, но предельно тактично, открыто, по-детски искренне. Хотя отлично понимал – жизнь и работа его, конечно же, раскачивали туда-сюда маятник самочувствия. Но тем не менее был он почти всегда как бы одинаков: подтянут, приветлив, радостен, остроумен, доступен, мгновенно включался во всяческие разговоры, имевшие отношение к юмору, творчеству, – и всегда элегантно, с юмором, уходил от интрижных пошептываний по углам и за дверью, от истерических жалоб и претензий, от актерской болтовни, проявлений самоуверенности в суждениях о ком-то или о чем-то.
Не было случая, чтобы при встрече с Ростиславом Яновичем мы не обменялись анекдотами. Ни разу! За многие годы встречи были частые, если учесть,
Ну наверняка одна встреча в месяц, по самому что ни на есть скромному подсчету. Следовательно, за 40 лет – 480 анекдотов рассказывал я и столько же – он. 960! Минимум! Если случалось мне или ему повториться – тут же раздавалось: «Было!» или: «Борода!» – и приходилось начинать новый анекдот. Хороший, остроумный оценивался словами: «Беру!», «Годится», «Зачет» или: «Не слабо!» Средний – «Ну-ну» или: «Бывает лучше». А плохой – или «М-дааа», или «Финиш», или «Это не нумер для Ялты» (наш пинг-понг в анекдоты служил отличной подзарядкой для встреч с Анатолием Петровичем Кторовым, с которым велась та же игра, но со значительно меньшим напряжением, ибо встречи были редкими).
Идет очередная работа в шестой студии Дома звукозаписи на ул. Качалова. Режиссер объявляет паузу артисту Плятту. Лето. Жара. Духота. В упомянутой студии есть лесенка, ведущая на полэтажа вниз в своеобразный подвальчик. Там прохлада. Плятт опускается в этот «рай». Минут тридцать работаем без него. Вдруг команда режиссера: «Плятта, Плятта! Срочно! Кончается время, надо успеть записать очередную сцену. Срочно Плятта! Срочно! Ростислав Янович! Ростислав Янович!» Все забыли или не видели, что он опустился в «рай». «Ростислав Янович!» Кто-то ищет его на этаже выше, кто-то – ниже… И вдруг из полуподвальчика, из прохладной сказки поднимается Плятт в чудесных цветных плавках и с галстуком на голой шее. В руках брюки, рубаха и пиджак…
ПЛЯТТ. Извините! Слышу: срочно, срочно, срочно! Не смел задерживать. Я человек аккуратный, пунктуальный, обязательный. Извините.
Гомерический хохот до коликов. Запись, конечно, продолжать невозможно. Сидя в подвале, Ростислав Янович всех нас прекрасно слышал. Чувствовал по интонации, что устали невероятно.
ПЛЯТТ. Языком еле ворочали. Взмокли, наверное. Дикция никудышная. Раскисли, сникли. Если бы стали дальше писать – наверняка был бы брак, в корзину все пошло бы. Одним словом, был бы это «Нумер не для Ялты».
И действительно, предстояло записать очень сложную сцену. Плятт – в главной роли. Времени оставалось минут двадцать.
ПЛЯТТ. Я прекрасно знаю привычку режиссера X использовать время (часто во вред качеству) до последней секунды, и поэтому пошел на крайнюю меру и… спас вас от каторги!
На следующий день актеры явились свеженькими, как огурчики-корнишончики, в хорошем настроении, и прекрасно сыграли и записали сложную сцену.
Режиссер был на седьмом небе, благодарил нашего вчерашнего «пляжного героя» за прекрасный сеанс шоковой терапии!
Старая радиостудия в помещении Центрального телеграфа. Срочная предновогодняя радиозапись. Заняты: Ростислав Плятт, Никита Подгорный, Анатолий Папанов, Виктор Хохряков, Валентина Серова и я. Страшно жмут и скрипят мои новые ботинки. Стою перед микрофоном в одних носках. 23 часа 40 минут. Режиссер всех отпускает домой к новогоднему столу. Всех, кроме меня. Прощаюсь с коллегами, поздравляю с наступающим. Продолжаем работу. Записываем текст «от автора». 23.45–23.50 – 23.53. Закончил! К новогоднему столу, где ждут друзья и родственники, успеваю, потому что накрыт он в двухстах метрах от телеграфа – в ресторане «Арагви». Стол, благоухающий шашлыком, сациви и специями, манит, дразнит. Текут слюнки… 23.55. Ха-ха! Что ж я за пять минут двести метров не пробегу! Ерунда! Режиссер, оператор, редактор, ассистенты, мило улыбаясь, поздравили меня и удалились в местную столовую (этажом ниже), где и произойдет у них встреча Нового года. Ищу ботинки – ботинок нет. Выбегаю из студии. На лестнице стоит пожарный – серьезный, пожилой усатый человек со старыми тапочками в руках, протянутых в мою сторону: «Вам». Кто? Что? Почему? Откуда? Зачем? Ничего не понимаю. Тапочки так тапочки – черт с ними, надеваю. Бегу вниз на выход. Пожарный кричит вслед, что пальто внизу у дежурного милиционера… Спасибо! Ура! Успеваю! Мороз ерундовый. Тапочки – не помеха. Двести метров можно спокойно пройти за две минуты! Время на часах при выходе – 23.57. На ходу вталкиваюсь рывками в пальто, выскакиваю на улицу.