Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим
Шрифт:
"Досточтимая госпожа! — гласило мое письмо. — Сие Вам вручат лишь в том случае, если мне суждено пасть от руки капитана Квина, с коим я сегодня встречусь на поле чести, чтобы драться на шпагах и пистолетах. Если я умру, то как образцовый христианин и джентльмен, да и могло ли быть иначе, принимая в разумение, какая мать меня воспитала! Прощаю всех моих врагов и как послушный сын испрашиваю вашего благословения. А также изъявляю желание, чтобы кобыла Нора, подаренная мне дядюшкой и названная в честь самой вероломной представительницы ее пола, была возвращена в замок Брейди, а еще прошу отдать мой кортик с серебряной рукояткою лесничему Филу Пурселу. Передайте мой привет дядюшке и Улику,
Норе я написал:
"Эта записка будет найдена у меня на груди вместе с подарком, коим Вы меня осчастливили. Он будет обагрен моей кровью (разве что мне удастся спровадить на тот свет капитана Квина, которого я ненавижу, но прощаю) и послужит для Вас лучшим украшением в день Вашей свадьбы. Носите же его и думайте о бедном юноше, которому Вы его подарили и который умер за Вас (как готов был умереть ежечасно). — Редмонд".
Написав эти послания и запечатав большой отцовской серебряной печатью с гербом дома Барри, я спустился вниз к завтраку, где матушка, разумеется, меня ожидала. Мы не обменялись ни словом о предстоящей мне встрече, напротив, болтали о том, о сем, тщательно обходя предмет, главным образом занимавший наши мысли; говорили о тех, кого она видела вчера в церкви, и что пора уже мне обзавестись новым платьем — из старого я окончательно вырос. Матушка обещала к будущей зиме сшить мне новое, если… если… это окажется ей по средствам. Я видел, как она запнулась на словечке "если", — да благословит ее бог! — и угадывал, что у нее на душе. И она рассказала мне, что решила заколоть черную свинью и что сегодня попалось ей гнездо рябой несушки, яйца которой мне особенно по вкусу, и еще многое другое в том же роде. Несколько таких яиц было сварено к завтраку, я уплел их с отменным аппетитом. Набирая соли, я нечаянно опрокинул солонку, и у матушки невольно вырвалось с криком: "Слава богу, соль просыпалась в мою сторону!" После чего, не справившись с душившим ее волнением, она бросилась вон из комнаты. Бедные матери! У каждой из них свои слабости, и все же ни одна женщина с ними не сравнится!
Как только она вышла, я снял с гвоздя шпагу, ту самую, которой батюшка сразил хемпширского баронета, — и, поверите ли! — увидел, что отважная женщина привязала к ее эфесу новую ленту: поистине, бесстрашие львицы сочеталось в ней с храбростью Брейди. Затем достал пистолеты, как всегда хорошо вычищенные и смазанные, и только сменил в них кремни да приготовил пули и порох. На буфете ждала капитана холодная курица и бутылка кларета, а также оплетенная бутыль старого коньяка с двумя бокальчиками на серебряном подносе, украшенном нашим гербом. Впоследствии, когда я достиг вершин благополучия и купался в богатстве и роскоши, лондонский ювелир, в свое время продавший поднос батюшке в долг, сорвал с меня тридцать пять гиней да почти столько же в счет наросших процентов. Негодяй же закладчик дал мне за него шестнадцать гиней: у этих канальских торговцев пет ни совести, ни чести!
В одиннадцать прискакал капитан Фэган в сопровождении драгуна. Отдав должное матушкину угощению, капитан принялся меня уговаривать:
— Послушай, Редмонд, мой мальчик! Пустое ты затеял. Эта девушка все равно выйдет за Квина, попомни мое слово! И ты столь же быстро ее забудешь, ведь ты еще цыпленок. Квин согласился посчитать тебя за мальчишку. Дублин чудесный город, и, если ты не прочь туда прокатиться и провести там месяцок, вот тебе двадцать гиней в полное твое распоряжение. Извинись перед Квином и поезжай с богом!
— Человек чести, — возразил я, — скорее умрет, чем попросит прощения! Я извинюсь перед Квином, когда он будет болтаться на виселице.
— Тогда вам ничего не остается, как стать к барьеру!
— Лошадь моя оседлана, — отозвался я, —
— С Квином поедут твои кузены, — отвечал Фэган.
— Я позвоню груму и прикажу подать мне лошадь, как только вы малость передохнете, капитан.
Я послал Тима за Норой и тут же ускакал, так и не простившись с миссис Барри. Занавески в ее спальне были приспущены, и ни одна из них не дрогнула, пока мы садились на коней и выезжали со двора… Зато два часа спустя надо было видеть, как она, еле держась на ногах, скатилась с лестницы; надо было слышать, с каким криком она прижала к сердцу ненаглядного сыночка, который воротился к ней без единой царапины, цел и невредим.
Но расскажу по порядку. Когда мы прискакали на условное место, Улик, Мик и капитан уже дожидались нас. Квин в своем пламенеющем гренадерском мундире показался мне исполином. Вся компания хохотала над чьей-то шуткой, и смех моих кузенов резнул меня по сердцу: вот вам и родственники! Ведь им, возможно, предстояло стать свидетелями моей смерти.
— Надеюсь вскорости испортить им настроение, — сказал я капитану Фэгану, едва сдерживая ярость. — Посмотрим, что они запоют, когда я своей шпагой проткну эту мерзкую тушу!
— Ну уж нет, драться будете на пистолетах, — ответил мистер Фэган. Куда тебе со шпагой против Квина!
— Я против кого угодно выйду со шпагой! — отвечал я.
— Нет, нет, ни о какой шпаге и речи не может быть. Квин захромал, он вчера вечером зашиб ногу. Ударился коленом о ворота парка, когда в темноте возвращался домой. Он и сейчас ее волочит.
— Тогда он зашиб ее не в воротах замка Брейди, — не сдавался я. — Их уже лет десять, как сняли с петель.
На что Фэган сказал, что, значит, он зашиб ее в других воротах, и все сказанное мне повторил затем мистеру Квину и моим кузенам, когда мы спешились и, присоединившись к этим господам, приветствовали их.
— Как же, нога у него что твоя колода, — подтвердил Улик, пожимая мне руку, меж тем как капитан Квин снял кивер и густо покраснел. — Тебе еще повезло, Редмонд, мой мальчик, — продолжал Улик. — Плохи были бы твои дела; ведь это же сущий дьявол, верно, Фэган?
— Форменный турок, секим-башка, — отвечал Фэган. — Я еще не видел человека, который устоял бы против капитана Квина.
— Кончайте волынку! — сказал Улик. — Мне это осточертело. Стыдно, господа! Скажи, что сожалеешь, Редмонд, ну что тебе стоит?
— Если молодой человек согласен отправиться в Дублин, как предполагалось… — вставил Квин.
— Черта с два я сожалею! Черта с два стану просить прощения! А уж что до Дублина, то скорей я отправлюсь в…! — воскликнул я, топнув ногой.
— Ничего не попишешь! — сказал, смеясь, Улик. — Давайте, Фэган, приступим. Я полагаю, двенадцати шагов хватит?
— Десять, и самых маленьких, — гаркнул мистер Квин, — вы слышите меня, капитан Фэган?
— Не хорохорьтесь, мистер Квин, — сердито огрызнулся на него Улик. — А вот и пистолеты! — И, обратившись ко мне, чуть дрогнувшим голосом добавил: Да благословит тебя бог, малыш! Стреляй сразу, как только я скомандую "три!".
Мистер Фэган вручил мне пистолет, но не из моих, — мои остались в запасе, — на случай повторного обмена выстрелами, эти же принадлежали Улику.
— Они в порядке, — сказал он. — Смотри же, Редмонд, не робей, да целься ему в шею, пониже кадыка. Видишь, как болван раскрылся!
Мик, за все время не сказавший ни слова, Улик и капитан перешли на другую сторону, и Улик подал сигнал. Он считал медленно, и у меня вполне достало времени навести пистолет. Я заметил, что лицо Квина покрылось бледностью и что он дрожит, слушая команду. На счете "три" оба пистолета выстрелили. Что-то прожужжало мимо моего уха, и я увидел, как мой противник со страшным стоном зашатался и рухнул навзничь.