Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим

Теккерей Уильям Мейкпис

— Он уже сегодня заработал… — взвизгнул я, вскакивая с места.

— Придержи язык, болван, придержи язык! — остановил меня Улик, сидевший рядом. Но я уже ничего не соображал.

— Он уже сегодня заработал оплеуху, ваш капитан Джон Квин! — надрывался я. — Он уже сегодня съел "труса". Вот как я согласен выпить за его здоровье! Ваше здоровье, капитан Джон Квин! — И я швырнул ему в лицо полный бокал кларета. Не знаю, как он это принял, ибо в следующую секунду я уже лежал под столом, сбитый с ног Уликом, который еще вдобавок дал мне подзатыльника. Я только смутно слышал визг, суматоху и беготню над головой, так как все

мое внимание было поглощено тумаками, зуботычинами и проклятьями, которыми продолжал угощать меня Улик.

— Дуралей, — честил он меня, — этакий балбес и дубина, путается у всех под ногами, нищее отродье (каждый лестный эпитет сопровождался новым подзатыльником), придержи язык!

Я, разумеется, не сердился на такое обращение, так как Улик всегда стоял за меня — и постоянно избивал без пощады.

Когда я вылез из-под стола, дам уже не было, и я с удовольствием увидел, что у капитана Квина, как и у меня, идет носом кровь, у него вдобавок была рассечена переносица, отчего красота его пострадала безвозвратно. Улик между тем встряхнулся, сел поудобнее, налил себе бокал и передал бутылку мне.

— Пей, не жалей, молодой осел, — сказал он, — и чтобы нам больше не слышать ослиного рева!

— Господи боже, что за свалка, — недоумевал дядюшка. — Уж не горячка ли опять у малыша?

— Это ваших рук дело, — сумрачно отозвался Мик. — Ваших да тех, кто его приваживает.

— Не скули, Мик, — остановил его Улик. — Выражайся острожнее, когда говоришь обо мне и об отце, а то как бы не пришлось поучить тебя вежливости.

— Ты-то и виноват во всем, — не унимался Мик. — Что этому прощелыге здесь нужно? Моя бы воля, я бы давно его вздул и выгнал.

— Самое милое дело, — отозвался капитан Квин.

— Не советую вам и пробовать, Квин, — пригрозил мой заступник и, повернувшись к отцу, пояснил: — Дело в том, сэр, что наш молодой повеса втрескался в Нору; сегодня он застал их с капитаном в саду за нежным объяснением и теперь жаждет крови!

— Черт возьми, рано же он начинает! — умилился дядя. — Ей-богу, Фэган, этот мальчик настоящий Брейди, со всеми потрохами.

— А я вот что вам скажу, мистер Брейди, — вскричал Квин, обозлившись, меня оскорбили в этом доме! И вообще не нравятся мне здешние порядки! Я англичанин и человек состоятельный… я… я…

— Если вам нанесли оскорбление, Квин, требуйте сатисфакции, — оборвал его Улик. — И помните, что нас с малышом здесь двое.

В ответ на что Квин промолчал и стал усердно промывать себе нос.

— Мистер Квин может во всякое время получить удовлетворение, — заявил я со всем возможным достоинством. — Редмонд Барри, эсквайр, из Барривилля, в любое время к вашим услугам, сэр!

Услышав это, дядюшка разразился громким смехом (что он делал при всяком удобном случае), и капитан Фэган, к великому моему огорчению, к нему присоединился. Повернувшись к Фэгану, я заносчиво попросил его помнить, что если от моего кузена Улика, который всегда был моим лучшим другом, я и терпел такое обхождение, то впредь терпеть не намерен; что же касается других лиц, которые позволят себе в отношении меня малейшее неуважение, пусть пеняют на себя.

— Мистер Квин, — добавил я, — узнал на собственном опыте, чем это грозит, и если он считает себя мужчиной, ему известно, где меня искать.

Дядюшка спохватился, что час поздний и матушка, должно быть, обо мне тревожится.

— Пусть

кто-нибудь доставит его домой, — обратился он к сыновьям, — не то он еще что-нибудь выкинет! На что Улик, переглянувшись с братом, сказал:

— Мы оба едем провожать Квина.

— Мне не страшны никакие бандиты, — возразил Квин с кривой усмешкой, мой денщик вооружен, как и я.

— Вы отлично владеете оружием, — сказал Улик, — и никто не сомневается в вашей храбрости. Тем не менее мы с Миком вас проводим.

— Этак вы и к утру не вернетесь, — возразил дядюшка. — До Килвангена, поди, миль десять.

— А мы заночуем у Квина. Да и вообще поживем у него с недельку.

— Премного благодарен, — слабым голосом отозвался Квин. — Очень любезно с вашей стороны.

— Вы без нас соскучитесь, Квин, сами понимаете!

— Ясно, соскучусь, — поддакнул Квин.

— А через недельку, мой мальчик, — продолжал наседать Улик и, пригнувшись к капитану, что-то зашептал ему на ухо, — мне послышались слова "свадьба" и "пастор", и я почувствовал, что кровь опять вскипает в моих жилах.

— Как вам угодно, — промямлил капитан.

Тем временем к крыльцу подвели лошадей, и трое джентльменов ускакали.

Мистер Фэган никуда не уезжал и по дядюшкиной просьбе пошел проводить меня через старый вырубленный парк. Он высказал предположение, что после давешнего скандала я вряд ли захочу встретиться с девицами, с чем я полностью согласился, и мы ушли, ни с кем не простясь.

— Ну и натворили же вы бед, мастер Редмонд, — сказал мне Фэган по дороге. — Вы считаете себя другом семейства Брейди и, зная, как ваш дядюшка стеснен в средствах, стараетесь расстроить брак, который принесет его семейству полторы тысячи годового дохода! Не говоря уж о том, что Квин обещал выплатить долг в четыре тысячи фунтов, особенно беспокоящий вашего дядю. Он берет бесприданницу, да еще с наружностью не лучше, чем вон у той коровы, — ну-ну, не сердитесь, я готов признать ее красавицей, на вкус и цвет товарищей нет, — девицу, известную тем, что за последние десять лет она кому только не вешалась на шею и никого не сумела подцепить. И вы, такой же бедняк, как она, да притом еще пятнадца… ладно-ладно, раз вы настаиваете, — пусть шестнадцатилетний мальчик, — вы, который должны любить дядюшку, как родного отца…

— А я и люблю его, — буркнул я.

— …вот как вы благодарите его за доброту! Разве он не приютил вас, когда вы остались сиротой, и разве не отдал вам без, всякой арендной платы ваш превосходный особняк Барривилль? А теперь, чуть дела его пошли в гору и он может под старость вздохнуть от забот, вы становитесь между ним и его благополучием! И это вы, который особенно ему обязан! Такая черствость и неблагодарность поистине противоречат естеству. От юноши вашей отваги я ожидал больше настоящего мужества.

— Я не боюсь никого на свете, — воскликнул я (сосредоточивая огонь на последнем доводе и выбивая его из капитановых рук, как мы всегда делаем, чувствуя превосходство противника). — И не забывайте, что я здесь пострадавшее лицо. С тех пор как существует мир, не было человека, так обманутого. Видите вы эту ленту? Шесть месяцев я носил ее на сердце, не расставался с ней даже во время болезни. Ибо разве Нора не сняла ее с груди и не отдала мне?! И разве не запечатлела она на моих губах поцелуй и не назвала меня своим милым, милым Редмондом!