Записки беспогонника
Шрифт:
У капитана Баландина хранился тайный НЗ, о количестве которого не знал никто. Он вытащил литр, и взвод понтонеров с лейтенантом во главе начал вне всякой очереди переправлять груз «особого назначения», то есть наши машины, которые мы предварительно разгрузили. Паром под Man'ом сидел действительно очень низко, но погода была тихая и через час наш «немец» очутился на правом берегу Дона.
А с «француженкой» произошла беда. Шофер неловко въехал на паром, и она обоими левыми колесами загрузла в воду. Мы ахнули. Казалось, машина потонет, но,
В селе Белозерье на правом берегу Дона у меня нашлось время рассмотреть передний край обороны итальянцев. Сейчас снег растаял, и их минные поля были хорошо заметны. Я с любопытством рассматривал длинные извилистые хода сообщения, ряды путаной колючей проволоки и спиралей Бруно, отыскал несколько искусно замаскированных дотов и дзотов. Всюду валялись противогазы, гильзы от снарядов и пуль, металлические ящики и баки, пустые консервные банки с разноцветными этикетками и прочий хлам. А все, мало-мальски могущее быть приспособленным для хозяйства, уже было растащено.
Кстати, не в пример немцам и мадьярам, итальянцы оставили после себя хорошую память. Крестьянки отзывались о них даже ласково. Они не грабили, не относились к нашим с презрением, а очень хорошо пели и любили танцевать с нашими девчатами.
Переправа наша затянулась до сумерек. Уже солнце зашло, когда мы, нагрузив машины, поехали дальше, переночевали в какой-то деревне, вновь поехали.
Теперь, по сухой хорошей дороге машины показали себя. Но тут надвинулась новая беда: горючего у нас оставалось в обрез, и мы все гадали — хватит ли его или не хватит до ближайшей цели нашего пути — до города Острогожска, где находился штаб УОС-27 и была резиденция нашего верховного главнокомандующего полковника Прусса.
Не доезжая 15 километров, обе наши машины встали. Нам не хватило буквально 10 литров, после того как мы пережгли 3 тонны.
Пришлось капитану Баландину раскошелиться. Последние (так он уверял) пол-литра спирту он сменял у встречной автомашины на 15 литров бензина.
К вечеру мы прибыли в Острогожск. Было это 16 апреля. Итого мы пропутешествовали 35 дней.
Без труда мы нашли штаб УОС-27. Баландин пошел туда один, а мы остались дожидаться его на машинах. Вышел он оттуда весь бледный и смущенный.
— Ох, Борис, верно и покрыл тебя Прусс, — съехидничал капитан Паньшин.
— Он меня не материл, — ответил Баландин глухим голосом.
Полковник Прусс сам вышел к нашим машинам, посмотрел на нас снизу вверх и начал держать к нам речь.
— Ну, если командир у вас такой дурак, — говорил он, — так почему вы ему не подсказали сами? Тридцать пять дней ехать! И это в дни самой напряженной рекогносцировочной работы! Бросили бы машины с двумя-тремя людьми, а сами бы приехали поездом.
Мы, опустив головы, молчали.
Первым осмелился говорить Паньшин. Он сказал, что мы едем голодные, что нам не везде удавалось получить сухой паек и мы ни разу не мылись.
Полковник Прусс всплеснул руками и тут же приказал, кроме законного пайка за 10 дней, выдать нам еще печенья, сыру и конфет, офицерам побольше, простым смертным поменьше. Я лично получил 5 кило печенья, 500 граммов сыра и 50 граммов подушечек.
Если наша вшивость была преуменьшена, то насчет голода Паньшин просто наврал, однако лишние продукты получить никогда не мешает.
В бане мылись мы и парились всласть. Все наши вещи и одежда были прожарены и продезинфицированы до горелого запаха.
Нас поместили в бывшей гостинице. Я заснул на пружинной кровати с матрасом, на ослепительной простыне. Такое я испытывал впервые за войну.
Утром осматривал город, увидел несколько зданий с колоннами, церкви XVIII века. На улицах были еще целы немецкие вывески и надписи, из которых самым частым словом было «Verboten!», то есть «Запрещается!».
Увидел я немецкий склад, доверху набитый знаменитыми Strohschuh. Изо всех немецких изобретений времен войны это было наиболее глупое. В каждом нашем музее следовало бы выставить хотя бы по одной паре этих соломенных башмаков около метра длины, которые немецкие часовые надевали поверх ботинок или сапог. Их изготовляли бедные наши крестьянки.
В Острогожске я расстался со многими, с кем совершил это беспримерное путешествие. Фридриху на прощание отсыпал котелок соли.
Далее, уже на обыкновенной полуторке поехали капитаны Баландин, Сергеевский, Фирсов, старший лейтенант Соколовский и я. До города Старого Оскола было около 200 километров. Переночевали мы в районном центре Репьевке и 18 апреля прибыли в Старый Оскол, в штаб нашего УВСР-341.
Глава одиннадцатая
Старый Оскол
Свой старооскольский период жизни я вспоминаю с большой душевной горечью. До этого времени я никогда не думал, чтобы делать во время войны карьеру. Всю войну я стремился выполнять свою работу добросовестно, потому что вообще так привык работать. И я получал от работы известное удовлетворение, мне казалось, что я, хоть и в малой степени, помогаю Родине в ее трудные минуты.
В Старом Осколе я был свидетелем блистательных карьер людей, еще недавно бывших мне равными или стоявших даже ниже меня по должности.
Пока я был под Сталинградом, у нас переменилось все начальство. Много народу ушло из УВПС-100, в частности, капитан Разин был отозван на свою прежнюю высокую должность в Главгидрострое. Начальник УВПС майор Богомолец ушел было в промышленность, но, к удивлению всех, неожиданно вернулся, оставив своих прежних подхалимов. Впрочем, завести новых не так-то уж было трудно, и Богомолец вновь взял в свои руки громоздкую и многолюдную машину, называемую УВПС-100, вновь стал грозно рычать на подчиненных.