Записки беспогонника
Шрифт:
Вся сожженная Белоруссия была восстановлена вот такой энергией крестьянок, у каждой из которых половина семьи погибла.
Много спустя мне пришлось уже в Польше попасть в одну полуразрушенную деревню. И там в подвале я увидел человек 20 женщин, детей, стариков, лежавших под перинами в полной прострации. Они считали, что все погибло, и у них не было сил принести даже воды, даже дров для печки.
В селе Гремячьем, в 20 километрах от Воронежа по понтонному мосту мы переправились через Дон. На его левом берегу как раз УВПС-94 и строило укрепления. Иные наши части
Остановились мы в деревне Голодная Каменка. Со времен коллективизации официально был отменен столь режущий ухо эпитет. Но, увы, в то лето он вполне подходил. Прошлой осенью и зимой тут проходил наш передний край, и у крестьян было съедено все до последней крупицы. Тяжело писать, но за дополнительными продуктами мы посылали на правый, бывший немецким, берег Дона.
Я поселился вместе с комвзвода Ключниковым у безногого инвалида войны. У нашего хозяина были трое малых ребят, коровы, как и у прочих жителей деревни, не было, и семья буквально голодала. Я писал хозяину разные бумажки и в район, и в область, но при мне никакой помощи ниоткуда он не получил, раза три я притаскивал им в котелке остатки супа из нашей кухни.
Между нашими начальниками капитанами Воробейчиком и Пылаевым функции управления не были как следует разделены; первый был больше администратор, а второй инженер. Очень скоро они начали между собой ссориться.
Питались мы плохо, от крестьян помощи ждать не приходилось. Кто-то рассказал Воробейчику, что до войны тут существовала рыболовецкая артель, доставлявшая в Воронеж тонны рыбы. И Воробейчик загорелся, раздобыл где-то невод и пятерых наших старичков назначил рыбаками. Но он не учел, что наши войска в течение нескольких месяцев беспощадно глушили в Дону рыбу. Как старички ни старались, они не сумели поймать ни одного окунька.
Капитану Пылаеву очень не нравилось, что ежедневно пропадает зря пять пар рабочих рук, и он постоянно ехидничал по поводу неудачной рыбной ловли. Но открытый разрыв между обоими капитанами произошел не из-за пяти рыбаков, а из-за пяти овец.
Скудное питание в ИТРовской столовой не многим было лучше питания в общей столовой. Наша главная повариха Ольга Семеновна очень старалась, но из ячневой крупы, маргарина и воблы ничего путного она не могла придумать. По вечерам вместе с капитаном Пылаевым она нередко пела под аккомпанемент его гитары. И однажды, когда капитан Воробейчик уехал на три дня в Воронеж, она между двумя романсами уговорила капитана Пылаева пойти на тяжкое преступление.
Пять овец, которых Воробейчик привез из Старого Оскола, мирно щипали травку под надзором специального пастуха из слабосильных. Воробейчик каждый день ходил на них глядеть, гладил их по бокам, чесал за ухом и даже разговаривал с ними. Для чего он их берег — никто не знал; на все уговоры их зарезать он резко отвечал, что овцы нужны на будущее время, что он никогда не допустит их гибели.
На следующий день после отъезда Воробейчика в Воронеж к овечьему хлеву двинулись заговорщики; впереди капитан Пылаев, за ним Ольга Семеновна с эмалированным тазом, сзади кухонный рабочий с громадным ножом.
В тот же вечер мы, ликуя, уплетали великолепные котлеты из печенки, поджаренные на бараньем сале, а рабочие были очень довольны наваристым супом из двух голов и восьми ног.
Дня через два Воробейчик вернулся как раз к обеду. Ольга Семеновна молча подала ему кусок жареной баранины. Он ткнул свой длинный нос в тарелку, понял все, страшно побледнел, отставил тарелку и встал.
Оба капитана ругались между собой, как две торговки на базаре. Общее сочувствие масс было на стороне капитана Пылаева.
Впоследствии Воробейчик мне изливал свое горе:
— Бедные, бедные создания! Подумать, какая жестокость! Погибли две самые милые овечки!
Я молча и якобы сочувственно кивал головой.
Начальником УВПС-94 был майор Шапиро, начальником отдела снабжения майор Сдун, фамилию которого все несколько переиначивали, добавляя в начале букву Б, дальше шли капитаны и старшие лейтенанты: Рубинчик, другой Шапиро, Гольдблат и т. д., словом, русских там было совсем мало.
Капитан Пылаев еще вдень нашего прибытия острил:
— Вот, евреи со своим рубежом не справились и запросили помощи у русских.
Но потом мы убедились, что дело тут было не в плохом руководстве, а в сыпучих песках.
В Старом Осколе в меловых породах копали траншеи почти с вертикальными стенками, а здесь борта приходилось крепить, иначе песок осыпался. По бокам траншей в дно через каждые 40 сантиметров забивались колья, которые плотно сплетались лозняком.
Следовательно, на каждые 10 погонных метров траншей требовалась уйма материала. Одни бригады рубили лозу, другие молодой сосняк, третьи старый сосняк для дзотов. Три автомашины ежедневно делали по 12–15 рейсов, но работы двигались крайне медленно.
На третий день работ Виктор Эйранов тяжело заболел брюшным тифом, и его увезли в госпиталь. На его место прорабом был назначен я. Так исполнилось мое горячее желание — перейти на живое дело, на производство.
Прорабом был Тимошков — бывший студент 3-го курса строительного института. Молодой, энергичный, но по молодости уж очень чванливый. Он меня все время учил и поправлял, и я старательно прислушивался к его словам. Но его тон превосходства был мне противен; однако, набираясь от него знаний, я прятал свое самолюбие.
Каждый вечер мы с ним вдвоем разрабатывали график наших машин, куда, что именно и к которому часу нужно доставить. И тут я понял, какую решающую роль на производстве играет четкая работа транспорта. И в будущем я всегда обращал основное внимание именно на транспорт.
Две машины были из УВПС-94, а третья наша. Бензин был чужой, и по тайному приказу Воробейчика наш шофер ежедневно отливал его, так получился у нас запас около тонны.
Воробейчик был невероятно суетлив и все время выискивал разные способы, увы, неудачные, доставания продуктов. Как член партии, он донимал и рабочих, и нас постоянными политзанятиями. Ему удалось уговорить двоих рабочих — Богатырева и Минакова показать стахановские темпы.