Записки беспогонника
Шрифт:
Возвращаюсь к прерванному рассказу.
Так мы и жили — два не любивших друг друга человека — Некрасов и я. Меня тянуло к творчеству, и я сидел и набрасывал строчки. А Некрасов, хоть и член партии, задумал подработать у местных баптистов, число которых в нашей стране из-за уничтожения православных церквей выросло за последние сорок лет в несколько раз.
Женщины приносили ему бумажные ленты, а он писал на них религиозные изречения для домов баптистов, за что получал какие-то продукты.
А я вздумал прирабатывать медициной. Сперва лечил очень удачно — мазал
В это время в штабе 74-го ВСО появилось новое лицо: замполит майор Сопронюк. Я с ним познакомился в бане и успел убедиться, что с точки зрения мужской полноценности он для женщин был мало привлекателен. Вот единственное, что я пока о нем смог узнать.
В середине октября стало известно, что нам предстоит отправиться на Черниговщину, чтобы строить оборонительные рубежи по реке Снов.
Глава четырнадцатая
Все дальше на Запад
Снова отправились мы в путь. В кабину полез мой давнишний знакомец Гофунг. Как он стал важен! На нас и не посмотрел, процедил два-три слова своему холую, льстиво заулыбался капитану Чернокожину, который должен был выехать следом за нами на другой машине. Не такую уж важную должность занимал Гофунг — заместитель помощника начальника ВСО по снабжению, но гонору набрал, как у майора. На свином сале и на самогонке он заметно потолстел и сумел щегольски одеться, хотя о прожженном мною пальто не забывал мне напоминать.
Некрасов полез в кузов, недовольно ворча:
— А почему этот хрен садится в кабину?
Кроме Некрасова в кузове сели гофунговский холуй, медсестра Анечка, человек 5 бойцов 1-й роты, и мы поехали.
Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, а всю заднюю половину кузова занимало наше барахло. Я с удовлетворением поглядывал на свои два громадных мешка и подсчитывал в уме запасы, сэкономленные мною из казенного пайка за счет питания у местного населения: 20 кг круп, 6 кг белой муки, литр русского масла, наконец, гусь, общий с Некрасовым.
Тут мы были свидетелями, как простая крестьянка сумела надуть такого опытного еврея, каким считался Гофунг. По дороге многие люди, в том числе инвалиды на костылях, старушки, женщины с малыми детьми, поднимали руки и просили нас подвезти. Но Гофунг неизменно приказывал не останавливаться. И вдруг в поднятой руке одной женщины он увидел четвертинку. Машина разом встала. Гофунг через окошко кабины взял бутылочку, понюхал пробку, туго свернутую из бумажки, и величественным жестом разрешил грешнице лезть в кузов. Она забралась к нам. Мы провезли ее километров 30, она соскочила, а вскоре настало время обеда. Мы остановились в какой-то деревне, Гофунг отправился вместе с холуем в ближайшую хату, остальные устроились на травке. И через минуту он в негодовании выскочил и начал поносить ту женщину, взывая к нашему сочувствию. Оказывается, только бумажная пробка была обмакнута в самогон, а в четвертинку хитрая женщина налила чистую воду.
Мы помчались дальше. То мелькали луга и узкие полосы полей, то перелески, то деревни, машина то спускалась в овраг, то поднималась в гору, и тогда вид открывался километров на 20, все чаще наша дорога углублялась в лес. Проехали мы город Дмитриев, сравнительно мало разрушенный, миновали город Севск, который пострадал сильнее; тамошний каменный собор, каменные дома на площади лежали в развалинах.
Следы войны попадались все чаще — разбитые танки, орудия, повозки, сгоревшие деревни.
Мы постоянно сбивались с дороги. Гофунг имел на руках точный маршрут, но удивительно бестолково расспрашивал. Некрасов и я помогали ему находить дорогу только тогда, когда он обращался к нам за помощью.
— Не лезь в кабину, коли не умеешь ориентироваться, — ворчал Некрасов.
Вообще за место в кабине порой вспыхивали настоящие ссоры. Ведь сидеть полагалось наиболее важному по званию и по должности лицу, а наши евреи-начальники, большие и малые, всегда стремились по праву и без права занять это почетное место. Впрочем, несколько месяцев спустя их кабинный пыл сильно поубавился, когда машина нашего ВСО подорвалась на мине и сидевший в кабине снабженец Гуревич был убит, шофер ранен, а те, кто находился в кузове, отделались лишь испугом.
Продолжаю рассказывать о нашем путешествии.
Ночевали мы после Севска в деревне Коростове, грязной и бедной, сильно обобранной и немцами и нашими. Ни одной коровы там не осталось. Следующий день ехали мимо разбитых танков и пушек, наших орудий попадалось больше, чем немецких. Спустились к Десне, по временному деревянному мосту переправились, поднялись на гору и попали в город Новгород-Северск. Стоял он со своими древними храмами очень живописно, хотя весь был изрыт немецкими окопами.
Останавливаться ночевать было еще рано, и мы поехали дальше. Следующая деревня оказалась сожженной дотла, следующая тоже. Мы узнали, что и дальше все до одной деревни были сожжены. Начинались те места, где был осуществлен страшный приказ Гитлера: при отступлении уничтожать все. Уцелели деревни лишь в стороне от дороги и то только там, где немцы не успевали выполнить приказ.
Мы проезжали мимо закоптелых рядов высоких и уродливых сооружений — русских печей, мимо обгорелых яблоневых садов. А на пожарищах возились босоногие, оборванные женщины, старики, дети — что-то искали в золе, рубили из свежезаготовленного леса срубы, копали землянки. Хозяйки доили тут же привязанных коров; куры вместо нашестов взлетали на обугленные деревья.
Мы ехали все дальше в надежде найти хату. Становилось темно, миновали одну горелую деревню, другую, наконец увидели в стороне метров за 300 несколько гостеприимных огоньков, но канава помешала нам добраться на машине до тех уцелевших хат.
Гофунг оставил трех солдат — дежурить по очереди у машины, а прочие пошли к хатам. Я взял с собой лишь одеяло и маленький чемоданчик кое с чем. Гофунг с холуем пошли в одну хату, мы остальные — в другую, и залегли все вповалку.
Вдруг среди ночи раздался взволнованно-дрожащий голос Гофунга: