Записки экспедитора Тайной канцелярии
Шрифт:
– Боюсь, мы так не поспеем! – с нажимом проговорил он.
– А что ты так разволновался? – усмехнулся Ушаков. – Девка, что ли, приглянулась?
Иван смутился, но объяснить ничего не успел – из дверей дворца вышел сам посол, и внимание наших героев переключилось на него.
– А этот куда? – спросил Самойлов, когда они увидели, что англичанин тоже садится в карету.
– Жаловаться побежал, – ответил Ушаков и самодовольно улыбнулся: вся сцена перед домом посла разыгралась именно так, как он и предполагал, а значит, за все ниточки в этом представлении он потянул правильно. Дело
Ушаков не ошибся – Уитворт действительно направился прямиком к Светлейшему. Не зря в своих записках называл он Александра Даниловича «самой могущественной некоронованной особой Европы». Уж Его светлость объяснит зарвавшемуся Ушакову, как следует обращаться с людьми столь высокого дипломатического ранга.
Уитворт начал голосить прямо с порога княжеского кабинета:
– Ваше сиятельство! Это какое-то безумие, какой-то бред! Может, в России это обычное дело! Мы в Европе не привыкли к таким выходкам, и прошу впредь уберечь меня от подобных нападок!
– Да бог ты мой! – опешил Меншиков. – Случилось-то что?
– Английскому послу обещали ввернуть кол в зад!
Барон рассчитывал, что это известие шокирует Меншикова не меньше, чем его самого. Но тот лишь расхохотался – громко, заливисто. Так мальчишка радуется удачной выходке приятеля.
– Кто ж тебя так напугал-то, прости господи? – спросил он, справившись с приступом смеха.
– Господин Ушаков, – скривился оскорбленный посол.
– Ушаков, он это любит! Полно, полно, – успокоил Александр Данилович не на шутку испугавшегося барона, – никого тебя не тронет. Ты же посол? Посол он и есть посол!..
– Да, но те истории, которыми меня пугали… – Слова Меншикова никак не могли служить успокоением. Слишком громок только что был его смех и слишком весома фигура Ушакова, чтобы посчитать его визит шуткой. – У вас людей сажают на кол… за любовь, – в негодовании взвизгнул англичанин.
– А любовь зла, – снова рассмеялся князь, уж больно вид у посла был забавный, – посадишь и посла. Бог с тобой, не бойся ты за свой зад, – с этими словами Меншиков достал из шкатулки давно заготовленную бумагу. Лицо его приняло серьезный вид, тут уж шутки в сторону. Тут или пан, или пропал, или трон, или. Об этом «или» Светлейший и думать не желал. – Ты лучше вот что, – протянул он бумагу послу, – перешли-ка вот это письмо твоей почтой.
– Обязательно перешлю, – промямлил Уитворт, – но Ваша светлость, помогите, ежели что…
– Кол смазать… – Новый приступ хохота сразил Меншикова. Насмеявшись вволю, он дружески похлопал барона по плечу: – Ладно, ладно, ступай. – Звон колокольчика в руках хозяина дома ясно дал понять просителю, что разговор окончен.
Уитворт услужливо попятился к дверям в глубоком поклоне.
– Ступай, ступай, не тронет тебя Ушаков, – покровительственный тон и врученное письмо все же оставляли послу надежду на заступничество князя.
«О, господи, кол в зад. Все-таки мастак Ушаков на шутки смачные!» – усмехнулся мысленно Меншиков, глядя на закрытую за послом дверь.
Глава V,
о разных взглядах на воспитание и о дочернем долге
Иван ни разу не пожалел о том, что взял с собой Лизу. Уютно как-то сразу стало в его небольшой квартирке во втором этаже. Впервые за много лет его кто-то ждал, и сам он о ком-то заботился. Лиза оказалась воспитанницей благодарной. Еще в деревне бегала она тайком к дьячку обучаться грамоте, и в столице времени зря не теряла. Каждую свободную от хозяйства минуту сидела за рукоделием или книгой.
Иван поначалу думал, что она лишь картинки рассматривает в его Плутархе, хотел было ей запретить. Ан нет, Лиза водила пальцем по строчкам. Буки и веди не поддавались, но она и в этом была упорна: бубнила под нос непонятные слова, словно молитву какую читала, а при случае просила своего Ванюшу разъяснить, что непонятно. И хотя тот в последнее время был очень занят, все же нет-нет да усаживался рядом с воспитанницей, чтобы рассказать ей про древних героев, про обычаи греко-римского мира. Лиза слушала внимательно, иногда тыкала в картинку и спрашивала:
– Это и есть Юлий Цезарь? А чего он смотрит так грозно?
Плутарх, конечно, допускал вольности в пересказе источников, поскольку считал себя скорее биографом, чем историком, но как точен был набросанный его рукой портрет. Как верно подобраны факты, чтобы ясно дать понять читателю, что каждое деяние человеческое должно порождать добродетель. Не зря еще при жизни он приобрел славу великого воспитателя.
А вот Иван был воспитателем крайне неловким. Как бы он вообще справлялся с девчушкой, если бы не Егорка? Тот оказался мужиком смекалистым и домовитым. Как-то раз ввечеру завел с барином разговор. Нехорошо, мол: Лизавета, оно конечно, простого звания, не гнушается никакой работой, а все же живет в господском доме, воспитывается как барышня. А одежа у нее сплошь крестьянская, стыда не оберешься перед соседями.
На следующее утро Самойлов вызвал для Лизы портного. Любезный немец прибыл минута в минуту и проследовал за заказчиком вверх по лестнице. В столь ранний час они застали Лизину комнату убранной. Юная хозяйка, причесанная и одетая, сидела у окна с книгой в руках.
Услышав скрип открываемой двери, Лиза оглянулась. Ванюша вошел в комнату не один и вел себя как-то странно, словно неловко ему было за суетливого незнакомца. Девчушка захлопнула том – нечего чужим глазам на их с Ванюшей секрет глядеть. Тем более что не понравился ей нежданный гость. Вел себя бесцеремонно, лыбился при каждом слове.
– Вот эту девочку одеть надлежит, – произнес Иван, смущаясь.
Портной зацокал языком от восторга и залепетал на смеси русского и немецкого:
– Оденем, mein Herr, уж не извольте беспокоиться!
Лизе тоже передалось Иваново напряжение, она исподлобья оглядывала портного, пока тот деловито ставил кресло на середину комнаты. Закончив приготовления, он все так же бесцеремонно похлопал ладонью по мягкому сиденью и воскликнул:
– Бите, майне фройлен!
Девочка посмотрела на Ванюшу, он одобрительно кивнул и указал на кресло. Лиза села, но немец почему-то рассмеялся.