Записки герцога Лозена
Шрифт:
Я последовал за королем в Компьен и он относился ко мне очень хорошо, так же как и мадам де Барри. Король предложил маршалу Бирону предоставить мне первую вакансию в французский гвардейский полк, но тот не пожелал этого и, сославшись на мою молодость, отклонил это предложение. Герцог де Шоазель хотел сделать меня командиром корсиканского полка, который он формировал как раз. Предложение это было крайне лестно, так как у меня был бы целый полк, состоящий из четырех батальонов. Но я отказался от этого предложения и решил остаться в своем полку под начальством своего отца, из уважения к нему.
Возвращаясь из Компьена, де Барри вдруг объявил мне, что желает говорить со мной по секрету и назначил мне свидание в лесу, на которое я, конечно, и отправился. Он стал жаловаться на то, что герцог де Шоазен недолюбливает его жену и его самого; он говорил, что она преклоняется перед ним, как перед мудрым министром,
В конце 1769 года очень хорошенькая балерина из оперы, под именем м-ль Одино, стала меня вдруг упрекать в том, что я ее не узнаю. Оказалось, что я видел ее раньше в другом театре, когда она была еще совсем ребенком. Трудно было найти более очаровательное создание. Мы очень понравились друг другу, но долгое время дело и ограничивалось только этим. Она жила на содержании у маршала Субиза, и ее охраняла всегда мать и еще несколько лиц. Она жила во втором этаже на улице Ришелье, в старом доме, который трясся весь до основания от каждого мимо проезжавшего экипажа. Мне пришла в голову счастливая мысль воспользоваться обстоятельством этим; я подкупил ее горничную и добыл себе ключ от квартиры балерины; потом я нанял старую английскую коляску, которая производила страшный шум, с тем, чтобы в определенные часы, когда я входил и уходил из квартиры, коляска эта проезжала мимо дома. Она действительно шумела до такой степени, что мать, спавшая рядом в комнате, ничего не слышала. Так продолжалось почти целую зиму. Наконец, хитрость наша была открыта, но уже дело нельзя было поправить, и нам не мешали видеться. Эта девушка очень любила меня, она собиралась даже бросить маршала, но я отговорил ее. Он узнал как-то об этом, был мне очень за это благодарен и даже разрешил видеться с ней. Он даже принял на себя все заботы по воспитанию ребенка, который скоро родился у нее, но ребенок этот прожил недолго и умер.
Война между герцогом де Шоазель и близкими ему женщинами с мадам де Барри достигла своего апогея.
Они всячески старались повредить де Барри, которой были обязаны так многим, что, конечно, очень вредило им в глазах всех других. Мой отец и с этой любовницей короля был в таких же хороших отношениях, как и с предыдущими, хотя относился к ней несколько холоднее, из-за герцога де Шоазеля. Я посещал ее довольно редко и сильно рассердил ее тем, что сказал как-то, что никогда не позволю своей жене навещать ее. Против герцога де Шоазеля еще очень сильно интриговали также Ришелье и герцог д'Эгильон, а когда к ним присоединился еще и принц Конде, отставка его была решена и он подвергся изгнанию в Шантелу, в 1776 году. Никогда не могла бы никакая милость сделать этого министра столь популярным, как его сделала эта немилость. Его отставка вызвала общее смятение и каждый старался выразить, как мог, опальному министру свою привязанность и свое уважение.
Я, конечно, не задумываясь, решил разделить его участь. Я запасся деньгами и чеками во все банки Европы и приготовился сопровождать его в изгнании. Все были убеждены в том, что смерть его — только вопрос времени и поэтому все думали, что он покинет навсегда Францию. Перед отъездом мне пришлось быть свидетелем двух в высшей степени самоотверженных поступков: м-ль Одино прислала мне все свое состояние — 4000 франков, чтобы я употребил их на дело спасения де Шоазеля и была в отчаянии, что я отказался принять ее дар. Я пробыл три недели в Шантелу и собирался затем вернуться в Версаль, но, по дороге в Париж, получил письмо и нашел лошадей, ожидавших меня. То и другое было мне прислано де Геменэ. Он сообщал мне, что на совете было предложено заключить меня в Бастилию и только один маршал Субиз был против этого. Особенно мадам де Барри настаивала на том, что меня надо проучить за то, что я без позволения поехал в Шантелу и передал герцогу де Шоазелю письма от его друзей. Я прекрасно знал, что в самом Париже меня не посмеют остановить, но боялся, что меня задержат у заставы и поэтому я уже решил в душе, что если в Варенне увижу что-нибудь подозрительное, я брошусь бежать изо всех сил и потом проплыву большой кусок по Сене, но я проехал заставу без всяких приключений и очутился у себя дома, где меня уже ждали все друзья
Вечером я был на балу у супруги дофина и произвел своим появлением сенсацию. Все меня расспрашивали, что нового в Шантелу, и, по-видимому, всем очень понравилась моя храбрость. Никогда в жизни я не играл более благодарной и благородной роли. Супруга дофина подошла ко мне со свойственной ей одной грацией и милой улыбкой, и спросила меня: «Как поживает герцог де Шоазель? Когда увидите его, скажите, что я никогда не забуду, чем я обязана ему и всегда буду относиться к нему тепло и сердечно». Отбыв свое дежурство по полку, ради которого я приехал, я опять вернулся в Шантелу и оставался там все свободное от службы время. Впрочем, я в это время впал уже в немилость: король совершенно перестал говорить со мной.
IV. 1772–1774
Путешествие в Лондон. Французский посланник. — Затворничество леди Сарры. Мисс Харланд. Любовные письма. — Скачки в Англии. Встреча с княгиней Чарторыжской.
Я прибыл в Лондон 22 декабря 1772 г., и в тот вечер граф де Гвин, французский посланник, повел меня на бал к милэди Гаррингтон. Там я встретил нескольких старых знакомых. В это время в зал вдруг вошла дама, причесанная и одетая лучше, чем это обыкновенно бывает у англичанок. Я спросил, кто это; мне ответили, что это полька, княгиня Чарторыжская. Небольшого роста, но с замечательной фигурой и Красивыми волосами, красивыми зубами, красивыми глазами и замечательной ножкой, — она производила чарующее впечатление, благодаря также своей бесконечной доброте, несмотря на то, что лицо ее было испорчено ветряной оспой и не отличалось особенной свежестью. Она доказывала только на деле, что, не будучи красивой, можно быть очаровательной. Я узнал также, что любовником ее был князь Репнин, русский человек выдающихся достоинств, бывший посланник в Варшаве, бросивший все, чтобы следовать за той, которую он любил безумно. Она показалась мне веселой, кокетливой и очень любезной, но тот, кто сказал мне бы, что она будет иметь такое огромное влияние в моей жизни, очень удивил бы меня. Грустный, при мысли о том, с чем мне пришлось расстаться во Франции, я был очень не прочь развлечься немного теперь.
Граф де Гвин в то время находился в связи, которую он афишировал, насколько мог, с одной прелестной, красивой женщиной, славившейся своим тщеславием на всю Англию. Но она была так проста и мила, эта леди Крэвен, что трудно было не заинтересоваться ею.
Я не мог отказать себе в удовольствии снова увидеть леди Сарру. Я узнал, что она живет на небольшой ферме, под названием Эникер, находящейся в парке герцога Ричмондского, в Гутвуде, и что живет она в полном уединении, не принимая никого. Я поехал один из Лондона верхом и, наконец, в девять часов вечера, зимой, очутился у ее дверей. Я несколько раз постучал в нее, но мне не отворяли. Наконец, пришла какая-то маленькая девочка и спросила, что мне угодно. Я сказал ей, что я лакей милэди Холланд и должен передать записку ее госпоже.
— Войдите, — сказала она.
Я поднялся по темной лестнице, очутился в большой, тоже темной комнате и направился в другую комнату, где виднелся свет. Я открыл в нее дверь и увидел леди Сарру: она стояла ко мне спиной, так как в это время кормила ужином маленькую, очень хорошенькую девочку. Леди Сарра увидела меня, взяла ребенка на руки, поднесла его ко мне и сказала:
— Поцелуйте мою дочь, Лозен; прошу вас, не презирайте ее мать и подумайте о том, что если я потеряю ее, у меня никого не останется на свете, кроме вас.
Леди Сарра, вдали от света, одетая в простое синее платье с короткими, не пудреными волосами, казалась еще более прекрасной и привлекательной, чем когда-либо. После шести лет разлуки, мы, конечно, не могли не волноваться, глядя друг на друга. Я обещал ей, что всегда буду заботиться о ее дочери и, конечно, ни единым словом не попрекнул ее. Она меня поблагодарила за мое отношение к ней, и мы расстались, проболтав часа два.
У меня не было никаких занятий в Лондоне, но в скором времени мне пришлось принять серьезное участие в интриге, завязавшейся между нашим посланником и леди Крэвен. Он так гордился ею и так мало скрывал эту связь, что скоро дело кончилось огромным скандалом. Он старался уговорить ее развестись с мужем и присоединиться к его победоносной колеснице; он давал ей такие нелепые советы по этому поводу, что милорд Крэвен подал на него жалобу в суд и его присудили заплатить 10 000 фунтов стерлингов. Все это, в связи с ужасным процессом, который он, кроме того, имел еще с своим секретарем, окончательно испортило ему карьеру, как посланнику. Я старался помочь ему, насколько мог, и добился даже известного успеха, но все зависело от ответов леди Крэвен, которую муж запер у себя в деревне, и к которой никого не допускали.