Записки грибника
Шрифт:
— Так сараи можно поставить в плотную…
— А потом начнем бревна пилить, вынимать, проемы всякие городить, зачем лишние деньги переводить.
Проще сразу, одну большую махину поставить…
— Да там бревен уйдет на два полста рублей. Еще доску на пол надо, рамы вязать, двери…
— Там надо будет ещё три избы ставить, одну под склад, чтоб добро хранить, для охраны домик…
— а ещё один для чего?
— Для меня, жить там стану.
Никодим из подлобья так глянул, словно рублем одарил. Надо проверить карманы, может, и правда что
— Не зыркай, шуткую. Народ пришлый в старой деревне жить будет, а по работе задержался, и куда ты, на ночь глядя, попрешься? Али в мастерской на верстаке среди грязи спать завалишься?
— А может…
— Не может. Всякие ходют и смотрют, как Марфа, твое исподнее на веревке сушит? А давай людишек у этого, как его?
— Шадровитого…
— У него, возьмем.
— Опять? — Никодим посмурнел.
— Подумай сам, оставим, возьмем, половину. Для них землицы пахотной хватит. Ответь. К нам народ работать придет, со своими харчами? Или мы их по уговору кормить будем?
'Ещё с полгода назад, они смотрели на меня как на врага народа, Никодим, однажды даже запулил в меня железякой, попавшей под руку. А все из-за того, что начал вытаскивать их из разных углов, где они устраивались на послеобеденный сон. Эта тихая война продолжалась ровно месяц, пока в один из дней до них не дошло, что сделано и продано на три самовара больше, а когда получили на руки денежки, на которые не рассчитывали, теперь уже мне доставалось, если задерживался с обеда'
— Не пойдут к нам люди, ох не пойдут… — Судя по всему, Никодим так же вспомнил это.
— Вот и надо, сразу слободу ставить. Старая деревня, основой будет. Местных заставим хлебушек растить, или вон свиней разведем али барашков… — Говоря все это, я склонился над столом, выбирая огурец. Отобрал, с хрустом откусил и посмотрел на своего собеседника.
По его округлившимся глазам, стало понятно, Никодим в шоке. Он так далеко не заглядывал, а я не говорил, и только сегодня впервые озвучил, ремесленная слобода. Не называть же это все фабрикой. Не поймет.
Икнув, медник потянулся к кувшину, приложился к нему, так что, кадык нервно вздрагивал при глотках. Поставил обратно, крякнув и переведя дух, ладонью смахнул капельки вина с усов и бороды. — Федька, мог ранее молвить, что такое удумал?
— Да мне только что в голову пришло. Или мы будем до хрена денег на жратву тратить, за ней ездить надо, покупать, лошадки, телеги, возчики… Опять же тати на дорогах. Копейка здесь, там и там, глядишь, рубль потратил, а то и поболее. Маслица надо, молочка, яичек, мясца, на одном хлебе ноги протянешь, да чего я тебе это говорю? Вспомни, как по молодости было… Лебеду говоришь, в мучицу подмешивали и толокно желудевое? Ревень драли да кислицу…
— Бывало…
— Вот к тому и говорю, что надо людишек на земле оставить, из тех, что помоложе.
— Так землица худая, урожаю не будет… Что они здесь берут? Сам один? Тьфу, токмо самим с голодухи не помереть.
— Ну, сам десять не обещаю, но сам пять точно будет, одну хитрость ведаю.
— Это ж какую? Дерьма навозить на делянки?
— Можно и так, да только ждать долго пока созреет, ямчугу прикупить надо пару возов.
— Окстись Федор, она вся в казну идет. Да и зачем столько?
— Из неё не токмо зелье пороховое делать можно, она и вместо навоза пойдет.
— Никогда не слышал и не видел, чтоб ямчугой, землицу посыпали. — Никодим в сомнении покачал головой.
— Можно купить?
Он задумался, пожал плечами, — Токмо она в три дорого станет.
— А куда деваться? Она и мне нужна или думаешь, её всю высыплю? Там нужно, всего-то горсть, на десятину.
Никодим, жевал вареный рубец, о чем-то размышляя.
'Когда впервые услышал это слово, думал хрень какая-то, ан нет, довольно вкусная штука, если правильно сварить, да ещё потом гречневой кашкой набить и в печке потушить с часик или два. Зеленым лучком присыпать, перчику молотого щепотку для аромата, а рядом с миской кружечка стоит, запотевшая. Капельки влаги по стенкам стекают, в лужицы на столе собираются, а внутри прохладное пиво… На отдельной доске, ломоть ржаного хлеба, деревянная солонка с крупной серой солью. Сядешь за стол, перекрестишься на это благолепие, отломишь маленький кусочек хлебушка, зачерпнешь ложкой, кашу из миски…
Вкуснотишша….'
— Федор! — Прервал тишину голос Никодима.
'Блин, я чуть не подавился!'
— Да!
— Что да?
— А что, Федор?
— Тьфу на тебя, короста. — Никодим бросил корочку хлеба на стол. — С ним как с человеком, а он…
— Ты чего так на Мишку взъелся? — решил прояснить ситуацию с парнем.
— Языком треплется много, с такими же босяками. Посмотри на него, обут, чисто одет, до сыта накормлен, в кармане копейка звенит. Видел намедни, как он среди своих дружков тутошних, гоголем ходит, обновкой красуется, А уж каким соловьем заливался, пока меня не увидел…
— И что такого он наплел?
— Те скажи, ты с него шкуру спустишь, — откинулся на стенку смерил меня взглядом, — да, не… Шея толстовата, ярмо ещё не соскочит. Пожалеешь сироту? А?
— Сказывай.
Усмехнулся, глотнул вина, — Иду значиться от Митрича. Ну, ты помнишь, дедуля приходил к нам по осени, просил котел заварить, а он доброго слова не стоит, прогорел насквозь, дыра на дыре. Ну!? Да помнишь ты его, длинный и тощий как жердь, плюнь, перешибешь. Старуха евонная к Марфе иногда захаживает, у неё ещё жопа в двери не пролазит…
— А-а-а…
— Во-во, она самая, та ещё зараза… Так вот. Иду от Митрича, а ему внуки, притащили сваво вина, на почках березовых настоянное, чистый как слеза, девы пречистой. Отведали мы кувшинчик, за жисть слово молвили, пока эта стервоза сковородками да ухватами, бренчать не начала. Распрощался я с Митричем…
Вспомнил, Никодим в тот вечер приполз не то что 'на бровях' на кончиках ушей до дома добирался, мокрый насквозь, весь в снегу, расхристанный какой-то, но довольный чему-то, как три слона.