Записки капитана флота
Шрифт:
День наступил, но мы еще были на голой горе, на которой находилось несколько мелких кустов, кругом же нас были везде тропинки. По берегу видели мы селения, а густой лес, где бы нам можно было скрыться, находился от нас в таком расстоянии, что мы долго достигнуть до него не могли, почему и решились по необходимости сесть между кустами в том месте, где мы были при наступлении дня.
День был ясный, почему мы стали просушивать свое платье, а между тем составляли новый план нашим действиям: мы видели, что, не употребив силы, невозможно нам будет получить съестных припасов, а учинив это и оставшись на берегу, могли мы лишь только понудить японцев увеличить осторожность свою и расставить караулы по берегам. Завладеть же подходящим для нашего предприятия судном едва ли могли скоро сыскать случай, почему и стали мы помышлять, нельзя ли взять две рыбацкие лодки, каковых по берегу везде было много, и переехать на небольшой, покрытый лесом остров, находившийся от берега верстах в двадцати пяти или тридцати [55] , на котором, как то мы прежде еще в Матсмае слышали от японцев, нет жителей.
55
Речь идет, по-видимому, об острове Кодзима. (Примеч. ред.).
Там могли мы сделать порядочный шалаш и держать огонь когда угодно. Притом можно было без всякой опасности ходить днем по берегу и сбирать раковины и разные морские растения, употребляемые в пищу. Таким образом, имели бы мы средство долго жить в ожидании случая напасть в тихую погоду на какую-нибудь идущую с грузом лодку, ибо в течение трех дней, когда мы имели в виду сей остров, замечено нами, что все суда и лодки, шедшие в обе стороны вдоль берега, проходили между сим островом и берегом Матсмая, и, как казалось, гораздо ближе к острову. Потому мы и думали во время тишины морской, какая здесь по вечерам часто летом бывает, буде случится в виду лодка, выехать и напасть на оную. Если же сего не удастся скоро сделать, то уже летом, когда ветры бывают тише и дуют почти беспрестанно с восточной стороны, пуститься в тех же рыбацких лодках на Татарский берег, отстоящий от Матсмая в четырехстах верстах.
Но в то самое время, когда мы занимались изобретением способов к нашему спасению, судьба готовила нам другую участь. Мы увидели, что люди стали ходить кругом нас по тропинкам, хотя нас они и не примечали. Однако напоследок господин Хлебников увидел, что в некотором расстоянии от нас на высоком холме стояла женщина, которая, часто посматривая к нам, поворачивалась во все стороны и махала рукой, сзывая людей. Мы тотчас догадались, что она нас видит и, верно, делает знаки поселянам, почему и стали спускаться в лощину, чтобы пробраться по оной к лесу. Но не успели мы сойти на самый низ оной, как вдруг лощину сию с обеих сторон окружили люди, прибежавшие и приехавшие верхами; они подняли страшный крик.
Я и Макаров пошли в мелкие кусты и скоро от них скрылись. Но из кустов далее идти нам было невозможно, почему мы тут легли, ожидая своих товарищей и высматривая, сколько было тут поселян и чем они вооружены. Но, к великому нашему удивлению, увидели вместо поселян несколько десятков солдат под командою одного офицера, бывшего на лошади; кроме сабель и кинжалов, они все были вооружены ружьями и стрелами. Они уже успели окружить наших четырех товарищей, которые принуждены были сдаться. Мы из кустов видели, как японцы им связали руки назад, спрашивали об нас и повели к морскому берегу.
Народ же между тем сбегался, и японцы принялись искать нас двоих. Тогда Макаров меня спросил, что мы двое будем делать. Я ему сказал: «Может быть, до ночи японцы нас не сыщут, тогда мы проберемся к морскому берегу, спустим рыбацкую лодку и уедем на остров, а потом на Татарский берег».
Но где паруса наши, чайник, огнива, большие ножи? Это все было у наших товарищей и попалось к японцам, а у нас осталось только по рогатине: у меня с долотом, а у Макарова с ножом. Однако, несмотря на сие, я предложил моему товарищу, если мы освободимся от японцев, поискать на берегу рыбацкую хижину и силой получить все нам нужное; он на сие согласился.
Мы сидели, прижавшись, в кустах, сквозь ветви коих видели солдат и поселян, бегавших по обеим сторонам лощины и нас искавших. Наконец четыре человека из них – двое с саблями, а двое с копьями – спустились в лощину и пошли вдоль оной прямо к нам, а прочие по сторонам лощины шли рядом с ними, держа ружья и стрелы в руках. Те четверо, которые шли к нам, каждый куст, в котором и собака с трудом могла бы скрыться, ощупывали концом копья, а потом приближались к нему.
Когда они были уже близко нас, то Макаров, увидев, что я взял в руки свою рогатину, стал со слезами меня просить, чтобы я не защищался и не убил кого из японцев, говоря, что в таком случае я погублю всех своих товарищей, но, отдавшись, могу спасти их, сказав японцам, что я как начальник приказал им уйти со мной, и что они не послушать меня не смели, опасаясь наказания в России, буде бы когда-нибудь мы туда возвратились. Слова сии, касающиеся до спасения моих товарищей, произвели надо мной такое действие, что я в ту же минуту, воткнув в землю мое копье, вышел вдруг из куста к японцам, а за мной и Макаров.
Явление такое заставило их шага два отступить назад; но, увидев, что у нас не было ничего в руках, они к нам смело подошли, взяли нас, завязали слабо руки назад и повели к морскому берегу в селение. Впрочем, не делали никаких обид или ругательств, но, напротив того, приметив, что я хромал и не мог без большой боли ступать ногою, двое из них взяли меня под руки и помогали подниматься на горы и вообще пособляли идти трудными местами. В селении привели нас в дом, где были уже наши товарищи, с которыми и нас посадили.
Тут дали нам саги и накормили сарацинской кашей, солеными сельдями и редькой, а после напоили чаем. Потом развязали нам руки и связали их иначе – напереди, весьма слабо, совсем не с такой жестокостью, как в Кунашире. Пробыв с час в сем селении, повели нас по берегу в Матсмай за крепким конвоем. Тут приметили мы, что по следам нашим на берегу, где мы шли ночью, японцы ставили тычинки, а где мы поднимались в горы, там они след наш теряли, но после на песке по морскому берегу опять находили. Это показывало, что они за нами беспрестанно следовали, но напасть на нас не хотели, вероятно, опасаясь, чтоб мы, защищая себя, многих из них не перебили, а может быть, и по другим причинам. После мы слышали от самих японцев, что они шли по нашим следам в ночное время и часто нас видали. Рассказывая нам о сем, они показывали, как мы останавливались, пили воду и прочее, но почему не покушались они нас поймать, мы от них не слыхали.
Когда мы проходили селения, то весь народ сбирался смотреть нас. Но, к чести японцев, и теперь должно сказать, что никто из них не делал нам никаких обид и насмешек, а смотрели на нас все с видом сожаления; из женщин же некоторые, подавая нам пить или есть, смотря на нас, плакали. Вот чувствования народа, который некоторые просвещенные европейцы называют варварским! Впрочем, конвойный наш начальник обходился с нами суровее, нежели как прежде японские чиновники делывали. Например, мы шли беспрестанно пешком, хотя мог бы он дать нам верховых лошадей; чрез ручьи и речки не переносили нас, как то прежде бывало, а мы сами должны были переходить вброд; от дождя не закрывали зонтиками, а накинули на нас рогожи и вели нас целые сутки, останавливаясь только в некоторых селениях не более как на полчаса, в которое время давали нам сарацинскую кашу, сушеные раковины или вяленые сельди, а иногда чай без сахара.
Мы устали чрезвычайно, а особливо я. Боль в ноге препятствовала мне скоро идти, почему японский чиновник, управлявший нашим конвоем, велел, чтоб два человека, чередуясь, вели меня под руки; приказание сие японцы исполняли с величайшей точностью. Когда мы на дороге просили пить, то они тотчас у первого ручья останавливались и удовлетворяли нашей просьбе.
В продолжение ночи (которая была очень темна) вели нас с чрезвычайной осторожностью: перед каждым из нас несли по фонарю, перед японскими чиновниками тоже. Мы шли один за другим в линии. Впереди и назади шли люди с фонарями, а на крутых спусках и подъемах бежало впереди нас множество назначенных из ближних селений для препровождения нашего поселян, из коих каждый нес с собой по большому пуку соломы, которую, раскладывая при опасных местах, они по приближении нашем зажигали, отчего все такие места проходили мы, как днем. Если бы кто из европейцев посмотрел издали на порядок нашего шествия в продолжение ночи, то подумал бы, что сопровождают церемониально тело какого-нибудь знаменитого человека.