Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год
Шрифт:
В ночь с 23 на 24 июня посланные для разведывания положения неприятеля 250 черногорцев встретились с французами в 8 верстах от Рагузы. Невзирая на превосходное число, черногорцы напали на французов и, перестреливаясь, отступали. В 4 часа утра 24-го числа получено известие, что неприятельский сикурс около 500 человек идет от Станьо к Рагузе. Митрополит отправил часть черногорцев к речке занять неприятеля перестрелкой, а князь Вяземский послал полроты мушкатер в редут для наблюдения движений неприятельских. Черногорцы лишь только успели прийти к речке, как неприятель (кроме тех, кои только для виду шли от Станьо, дабы сим уверить нас, что сикурс не придет чрез турецкую границу) в трех колоннах, числом до 3000 человек, под начальством генерала Молитора, показался на высотах, принадлежащих султанскому владению. Он шел около самой их крепости, поднявшей в сие время турецкий флаг, прямо на нашу линию в тыл. Главнокомандующий, видя превосходного неприятеля в тылу нашего отряда, дал повеление митрополиту и князю Вяземскому отступить к Старой Рагузе. Черногорцев и приморцев, сколько можно было собрать, с двумя ротами 13-го егерского полка, под командой капитана Бабичева, отправили навстречу идущему неприятелю. Черногорцы предупредили нападением, прогнали передовых неприятельских вольтижеров и остановили первую колонну. Молитор, удивленный мужеством малого числа нерегулярных войск, двинул против их всю свою силу. Приморцы и черногорцы, по вышеприведенным причинам, не оказали тут прежней своей отважности и начали отступать к Старой Рагузе. Осталась малая часть ризанотов с графом Ивеличем и несколько черногорцев с губернатором
При сем славном отступлении потеря с нашей стороны оказалась в одном раненом и 10 егерях, оставленных у батарей на часах. Дабы не потерять большого числа людей и не сделать остановки в отступлении, 4 орудия, из которых один картаул был уже разбит, а прочие совсем расстреляны и три мортиры оставлены заклепанными. Сие приобретение дорого стоило неприятелю; потеря его, в продолжение осады с 5 до 24 июня и в сей последний день, считая в том числе и рагузцев, по показаниям пленных, простиралась до 2000, но вероятно, что он потерял более 3000; ибо жители умирали от болезней и изнурения.
25 июня главнокомандующий послал в порт Санта-Кроче контр-адмирала Сорокина с 3 кораблями для порядочного размещения войск, а сам на корабле «Селафаиле» отправился прямо в Катаро для сделания там распоряжений и предупреждения всяких беспокойств по случаю известной уже жителям сдачи области их австрийцам, а потом и французам. По прибытии его в Кастель-Ново народные депутаты от 8 коммунитатов подали письмо следующего содержания:
Ваше Превосходительство!
Наш препочтенный Начальник и Покровитель!
«Услыша, что Государю Императору угодно область нашу отдать Французам, мы именем всего народа объявляем: не желая противиться воле Монарха нашего, единодушно согласились, предав все огню, оставить отечество и следовать повсюду за твоим флотом. Пусть одна пустыня, покрытая пеплом, насытит жадность Бонапарте, пусть он узнает, что храброму Славянину легче не иметь отечества и скитаться по свету, нежели быть его рабом. Тебе известна любовь и преданность наша к Монарху нашему, ты видел, что мы не щадили ни жизни, ни имущества для славы России; к тебе же благодушный великий Амирант наш (так обыкновенно называли адмирала), именем старцев, жен и чад наших прибегаем и просим, предстательствуй у престола Монарха милосердого и сердобольного, склони его к молениям нашим, да не отринет от народа ему верного, народа, жертвующего достоянием и отечеством, любезным каждому гражданину, для малого уголка земли в обширной его Империи. Там под его державой в мирном и безопасном убежище уверены будем, что святотатственная рука грабителей Европы не коснется праха костей наших, и там, посвятив себя службе нового, но родного нам отечества, мы утешимся, позабудем потери наши и вовеки благословлять будем имя его. Если же противно ожиданию и надежде, мы должны повиноваться злейшим нашим врагам, врагам веры и человечества, если ты не можешь позволить нам следовать за тобою, то останься спокойным зрителем нашей погибели. Мы решились с оружием в руках защищать свою независимость и готовы все до единого положить головы свои за отечество. Обороняя его, пусть кровь наша течет рекой, пусть могильные кресты свидетельствуют позднейшему потомству, что мы славную смерть предпочли постыдному рабству и не хотели другого подданства кроме Российского».
Уже многие семейства отплыли в Корфу, другие перебирались на суда и готовили дома свои к сожжению; несколько корсаров предположили напасть на 3000 австрийцев в Курцоле, защищаемых только двумя военными бригами. Ужасное мщение их некоторым образом отнеслось бы к нам. На столь редкую решимость, конечно, равнодушно смотреть было невозможно. Отовсюду слышен был вопль женщин и детей; приморцы в глубоком унынии смотрели на адмиральский корабль, который, как думали они, пришел проститься с ними, а флот с войсками отправился уже прямо в Корфу. Главнокомандующий был в затруднительнейшем положении. С одной стороны, в деле толико важном, обращавшем на себя внимание многих держав, собственная безопасность его требовала, чтоб повеленное немедленно исполнить; с другой, толь решительная отчаянность и погибель целого народа, столь преданного России, налагали на него долг человечества и любви к славе отечества, не приступать к сему без нового донесения о сих повстречавшихся обстоятельствах. Сенявину предстоял подвиг смелый, благородный, и он недолго колебался в выборе. Депутаты, подав ношу, стояли пред ним, заливаясь слезами и, рыдая, неотступно просили быть заступником их пред государем. После краткого размышления, адмирал сказал им: пошлем к государю избранных из именитейших граждан [51] , будем вместе надеяться на его милосердие или на перемену неприятного положения политических дел. До тех пор, сколько мне будет возможно, не оставлю вас, храбрый и великодушный народ, я приемлю на себя всю ответственность; готов защищать вас всей силой и охотой; успокойтесь и не предавайтесь отчаянию. Сей подвиг Сенявина вывел его из чреды обыкновенных людей и поставил наряду с теми, кои не страшатся жертвовать собой пользе и славе Отечества. С сего времени имя его сделалось известным Европе, и может более, нежели собственному его Отечеству; ибо скромность, чуждая самохвальств, всегда была добродетелью великих мужей, утешающихся правотой знаменитых дел своих, не заботясь о том, больше ли они или меньше известны.
51
Архимандрит Вукотич с тремя депутатами милостиво и благосклон но были приняты государем императором.
28 июня контр-адмирал Сорокин с флотом пришел на рейд, и по мере, как корабли становились на якорь, войска немедленно свозились в крепости Касталь-Ново и Эспаньолу. На другой день главнокомандующий сам сделал распоряжения, назначил некоторые работы, дабы крепость Кастель-Ново привесть в порядочное оборонительное состояние. В Катаро и Ризано поставлены были только 3 роты; сами жители вызвались защищать их. Войска поставлены были в таком положении,
Лористон и Молитор, хотя и получили еще помощь, умножившую число их войск до 8000, но не осмелились выйти в поле и по-прежнему сидели, запершись в крепости. Усердные им рагузинцы не могли похвастать пребыванием у них французов. Лишившись торговли, они не имели, чем себя содержать, быв принуждены платить беспрестанные контрибуции, и, раздевая себя, одевать нагих пришлецов. Они испили всю чашу горести; большая часть судов их, находившаяся в портах, России и Англии подвластных, были задержаны, другие достались в руки их крейсерам. Бокезские корсары обогатились на счет тех, кои искали их разорения. С другой стороны, французы брали все, что только им оставалось. Научась таким печальным опытом, многие из капиталистов бежали из отечества и только у неприятелей своих нашли покой и покровительство.
По новому распоряжению, сделанному для пресечения сообщений неприятельских войск из Далмации в Рагузу, корабли «Ярослав», «Венус» и шебека «Забияка» 5 июля отправились в крейсерство в малое море или, иначе, Нарентский залив. Настало то жаркое время, которого, конечно, не превзойдет и палящий зной Африки. Роса и легкий ветерок нимало не прохлаждали воздуха ночью, духота заменяла огненные лучи полуденного солнца. После штиля подул довольно свежий юго-восточный ветер, который скоро наполнил воздух влажными парами. Берега покрылись мглой. Лучи солнца, проникая и преломляясь в туманных облаках, золотили края их и являли взору черные тучи, с краев зажженные. Вся атмосфера казалась пламенеющей и представляла удивленным глазам нашим обширный с погасающими углями горн, с коим горящие по краям и черные в средине облака совершенное имели подобие. Сильно дующий ветер, называемый итальянцами сирокко (shirocco) [52] , скоро преобразился в знойное удушающее дыхание. Жар сделался так велик, что до крашеных стен фрегата и чугунных пушек дотронуться было невозможно, смола, как бы разогретая, капала со снастей. Самун, как сказывают путешественники, имеет свое действие в 2 футах от земли, дуновение его сходно с шумом пламени, выходящего из тесного жерла; оный ветер продолжается не более 10 минут. Человек, умерщвленный огненным сим вихрем, походит на покоящегося сладким сном. Поелику Аравия и песчаная степь Саара, где свирепствует самун, лежит от Италии на юго-восток и юго-юго-запад (SSW) [53] ; то, конечно, проходя великое пространство моря и напитавшись испарениями вод, здесь теряет он смертельность свою. Несмотря на сие прохлаждение, сирокко, порождение самуна, особенно в Сицилии, Мальте и Корфе причиняет великий вред. К счастью, не каждый год оный бывает и продолжается не более часов двух; но есть продолжится он сутки, что иногда случается, то поля засыхают, растенья пропадают, древесные листья и плоды увядают, желтеют и опадают, стены каменных домов раскаляются, малые источники высыхают и, наконец, вода повсюду делается теплой. Скот предчувствует приближение сирокко, он бежит и укрывается в прохладных пещерах или в тени лесов, где тотчас ложится или стоит, повеся голову. При появлении первых знаков сего ветра в городах спешат запирать ворота и ставни, прячутся в погреба и в самые прохладные покои. Пыль, поднятая на улицах, проходит в самомалейшие скважины, портит в несколько минут мясо, овощи, хлеб и все съестное. В людях особенно тучных и полнокровных сирокко производит болезненные припадки, при изобильной испарине бросает в жар, кружится голова, краснеют глаза и непреодолимо клонит ко сну. Уснувший обливается п'oтом, спит беспокойно и встает, чувствуя слабость, как бы после горячки. Хотя в море сирокко меньшую имеет силу и не слишком ослабляет здорового человека, но крайне нужно преодолевать сон, не делать большого движения и строго запрещать людям спать на палубах, открывшись; ибо изобильная роса, падающая в следующую ночь, производит опасную простуду.
52
По итальянскому произношению «широкко».
53
В Сицилии и Италии широкко дует с сей последней стороны горизонта и прямо от залива Сидро, за коим находятся песчаные степи.
С небольшим час продолжался сирокко; потом небо прочистилось, ветер стих и к вечеру воздух прохладился. У Меледы нашли шебеку «Азард»; остров сей лесист и изобилует вином. Аббат Лавока полагает, что тут, а не у Мальты апостол Павел претерпел кораблекрушение; но сие несправедливо, ибо апостол, построив новый корабль, отплыл в Рим и на пути проходил Сиракузы и Мессину, что и доказывает ошибку Лавока, которая, конечно, произошла от того, что Мальта и Меледа в древности назывались Мелита. 8 июля простояли мы в Курцоле, где нашли корабль «Петр» и также 23 судна с 3000 австрийских войск; 9-го же числа прибыли на назначенный пост в малое море.
Отряд расположился так, что сообщение Рагузы с Далмацией и сей с островами, к ней прилежащими, совершенно прекратилось; корабль, фрегат и шебеки попеременно находились под парусами. В первые дни перехватили несколько судов, а напоследок и рыбаки, которым мы не препятствовали заниматься их ремеслом, не показывались. Французские войска занимали берега вокруг, беспрестанно ходили взад и вперед и по малейшему подозрению притесняли приверженных к нам жителей. В один день шебека «Забияка», проходя близ монастыря Заострог, была атакована французами, засевшими в садах. «Венус», пришед к ней на помощь, картечным залпом прогнал их, и за сие взяли они с монахов контрибуцию! Собранная и на малом пространстве расположенная 20-тысячная армия, опасаясь высадки и бунта народа, стояла под ружьем и терпела крайний недостаток в продовольствии, ибо доставление из Италии берегом было крайне затруднительно, а Далмация бесплодная, существовавшая только торговлей и ныне лишенная оной, не имела хлеба и для продовольствия жителей. Французы брали контрибуции до тех пор, как уже нечего было брать. От жару, изнурения, в продолжение сего лета, по уверению жителей, умерло солдат до 8000 человек; таким образом, тесная блокада стоила гораздо более, нежели самые сражения, и сила наша, столь не значащая, имела преимущество над превосходным числом французов. Бонапарте, которому ничего нет невозможного, дабы облегчить доставление провианта берегом, приказал сквозь цепь кремнистых гор пробить дорогу. Несчастные жители, не различая никакого состояния, были собраны и, подобно невольникам, провожаемые солдатами, сделали оную до Зары, и сия-то дорога названа Наполеоном путь. Путь сей, сделанный незаплаченными трудами жителей, сверх сего тягостные налоги, конскрипция и всякого рода угнетения довели бедных далматцев до самого бедственного состояния. Негодование сделалось повсеместно и в некоторых местах народ взялся за оружие, деревни пылали, и возмутители, так французы обыкновенно называют истинных сынов отечества, расстреливались. Сие принудило генерала Мармонта объявить Далмацию в военном состоянии, и бедствия народа еще более увеличились.