Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год
Шрифт:
Ночью фельдмаршал-лейтенант Цах доставил повеление австрийского императора о закрытии портов его для российских и английских кораблей. Главнокомандующий утром 21 мая отвечал на оное в сих кратких словах: «Объявление ваше получил и оставлю порт как только исправлю некоторые повреждения моих кораблей». После сего начались переговоры, чиновники беспрестанно то приезжали на «Селафаил», то возвращались в город. Австрийские дипломаты, продолжавшие переговоры во всю ночь, старались уверить вице-адмирала, что постановление о запрещении входа последовало по настоянию Наполеона, который, в противном случае, дал повеление занять Триест и Фиуме, единственные гавани, оставшиеся Австрии; уверяли, что 20-тысячный французский корпус стоит в близком расстоянии и уже два генерала прибыли
Потом, ссылаясь на искреннюю дружбу и твердый союз наших дворов, просили и надеялись, что российский адмирал, конечно, не решится без особого повеления своего императора поступать так, как французские генералы, которые требования свои и во время мира приводят в исполнение штыками и насильственными мерами. Положение ваше затруднительно, отвечал Сенявин, а мое не оставляет мне ни малейшего повода колебаться в выборе. Поступок ваш, мне как генералу, а не политику, кажется не соответствует дружеству и союзу, в которых вы меня уверяете. С долгом моим и силой, какую вы здесь видите, не сообразно допустить вас унижать флаг, за что ответственность моя слишком велика; ибо сие касается чести и должного уважения к моему Отечеству.
В продолжение сих сношений в полдень прибыл на рейд фрегат «Автроил» с известием, что французы заняли Старую и Новую Рагузу и угрожают нападением на Катаро. Сие новое нарушение прав народных побудило вице-адмирала принять решительные меры. Корабль «Петр» и фрегат «Венус» получили повеление, по причине совершенной тишины, тянуться завозами, первому к батареям нового Карантина, второму к С. Карловской пристани, так что корабль и фрегат, вошед в самую гавань, находились бы в тылу главной и сильной батареи, находящейся на мели, к старому Карантину примыкающей, у которой адмиральский и корабль «Москва» стояли на пистолетный выстрел. На последнюю ноту генерала Цаха главнокомандующий вручил австрийским чиновникам следующий, достойный замечания, ответ:
«ВАШЕ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО!
В ответ на письмо ваше сего дня я приказал одному из кораблей моих, который, может быть, находился ближе пушечного выстрела, отойти – и вы это видите. Корабль же, на котором я нахожусь, хотя и не думаю, чтобы был ближе выстрела, также отойдет, если ветр и жестокие шквалы то мне позволят. Впрочем, как вы уверяете меня, Г. Генерал-лейтенант в постоянной дружбе Августейших наших Дворов и согласии о запрещении входа в ваши порты Российским кораблям; хотя и я не имею на сие повеления моего Императора, но с моей стороны желая избегнуть недоброжелательства, я запретил моим офицерам съезжать на берег, и вам известно, что сие исполнено. Чрез час, я надеюсь, как к вашему, так и к моему совершенному удовольствию, отправиться отсюда в дальнейший путь.
Дм. Сенявин.
Генерал-Лейтенанту Цаху,
Военному Коменданту Триеста.
21 Майя 1806 года Корабль „Селафаил“».
Отпуская австрийских чиновников, главнокомандующий сказал им: «Теперь нет времени продолжать бесполезные переговоры. Вам должно избрать одно из двух: или действовать по внушению французских генералов, или держаться точного смысла прав нейтралитета. Мой выбор сделан и вот последнее мое требование: если час спустя не возвращены будут суда, вами задержанные, то силой возьму не только свои, но и все ваши, сколько их есть в гавани и в море. Уверяю вас, что 20 000 французов не защитят Триеста. Надеюсь, однако ж, что чрез час мы будем друзьями, я только и прошу, чтоб не было и малейшего вида к оскорблению чести российского флага клонящегося и собственно для вашей же пользы, чтобы не осталось и следов неудовольствия. Скажите генералу Цаху, что теперь от него зависит сохранить дружбу августейших наших монархов, которая столько раз была вам полезна и впредь пригодиться может. Уверьте его, что чрез час я начну военные действия».
Грозное движение эскадры, несмотря на угрозы французских генералов, гораздо скорее, нежели дипломатические убеждении, принудили генерала Цаха и триестского губернатора графа Бриджидо вполне удовлетворить требованию
Таким образом Сенявин сделал первый шаг на дипломатическом поприще и, можно сказать, первый из генералов законных держав, показал средство, коим можно воздержать неслыханную наглость требований французских генералов и агентов, которые во время мира не менее, нежели в продолжении войны, стараются уничижать достоинство тех, кои боятся их угроз. Сим решительным поступком Сенявин разрубил Гордиев узел, хитро связанный рукой Наполеона, и тем прекратил и уничтожил то неудовольствие, которое могло бы произвесть не только охлаждение, но и самую войну. Уже считали ее верной, но ошиблись. Сенявин своей твердостью успел поддержать союз наш с Австрией и не оставил ни малейшей причины для дипломатической переписки.
Ночью, по причине штиля, течением приблизило корабли «Селафаил» и «Петр» к крепости Капо д’Истрии. Две канонерские лодки, вышедшие оттуда, на безобидном расстоянии сделали несколько выстрелов на воздух. Корабли им не отвечали, ибо ядра их далеко не доставали. На другой день наш консул Пелегрини прислал следующий монитер: «Храбрая флотилия королевства Итальянского мужественно напала на огромные российские корабли и меткими выстрелами принудила оные отступить далее в море. Сражение происходило близ Капо д’Истрии. Потеря неприятельская должна быть значительна, мы узнал (от кого?), что одним ядром, пущенным с лодки „Баталья де Маренго“ убило адмирала Сенявина».
По отшествии главнокомандующего, дабы, с одной стороны, удовлетворить настоятельные требования французских генералов, а с другой, под благовидной причиной не пустить нас на берег, объявили нам карантин, однако ж мы остались на якоре в самой гавани и чрез брантвахту получали все нужное. Чрез два дни, вероятно, по отъезде французских генералов, офицерам, но только во фраках, позволили съехать в город. В театре нам дали кресла gratis. Купечество, которое составляет большую часть населения Триеста, превозносило похвалами поступок нашего вице-адмирала; ибо лишиться торговли не для одних их, но и для всей Австрии было бы весьма чувствительно и, конечно, по сей же причине единственное сообщение наше чрез Триест с Россией осталось свободным.
25 мая, стоя на триестском рейде и увидев, что одна канонерская лодка вышла из Капо д’Истрии, снялись мы с якоря и, скоро заштилев, пошли к оной буксиром; но лодка, заметив наше движение, возвратилась назад. 26-го, когда все 17 судов, долженствовавших идти под нашим конвоем, были готовы, капитан корабля «Москвы», пришедший с моря, сделал сигнал сняться с якоря; вышед из Триеста, по причине штиля в сей день принуждены были два раза вступать под паруса и ложиться на якорь, но 26-го небольшой попутный ветер подул, и конвой благополучно прошел Истрию; неприятельская флотилия из-под крепостей не выходила. 29 мая корабль «Москва», оставя конвой, возвратился для блокады Венеции; на другой день в сей стороне слышали мы пальбу. После мы узнали сему причину. 30 мая, пользуясь штилем, большой конвой малых купеческих судов под прикрытием многих французских канонирских лодок вышел из Венеции, желая пробраться в Истрию. Корабль «Москва», получа маленький ветер, стал к ним лавировать, сделал по ближайшим несколько выстрелов, конвой тотчас возвратился назад, зашел за мели и стал там на якорь.