Записки о большевистской революции
Шрифт:
Троцкий часто рассказывает мне, как глубоко его впечатляют неизменное бескорыстие, абсолютная преданность своему лидеру, которые проявляют к нему его обездоленные друзья, и какую силу придает ему эта любовь. Когда он говорит о своих пламенных и самоотверженных бойцах, его голос, столь часто насмешливый и резкий, смягчается. Самого его охватывает какое-то нежное чувство, какое очень редко заметишь у этого нервного, холодного и желчного человека, чья сатанинская усмешка порой приводит меня в дрожь. Ибо душа Троцкого переполнена горечью, презрением и, могу сказать, ненавистью к правящим классам.
Поистине я убежден, что два этих человека, исключительные, если не великие люди (сам по себе их успех позволит буржуазной куртизанке, как называют историю, назвать
Но пришедшие в движение толпы очень быстро разбивали своих самых дорогих идолов. Сколько еще месяцев устоят диктаторы пролетариата? Их может погубить неожиданный поворот событий, кризис транспорта, снабжения, безработицы, разрыв на переговорах и последующее за ним наступление, кто знает, что еще?
Анархия обостряется с каждым днем, и какой бы замечательной ни была способность русских приспосабливаться к любому беспорядку, к голоду, к страху, недовольство может обернуться катастрофой. Я говорю «катастрофа», потому что все больше убеждаюсь, что внезапное падение большевиков было бы страшной катастрофой для России и для союзников. Нам выпал редкий шанс столкнуться с русскими, которые знают, что хотят, заявляют об этом пусть грубо, но честно. Если мы соизволим, наконец, заметить в их программе то, что выгодно для Антанты, если мы откажемся от вмешательства во внутренние дела, от поддержки контрреволюционных действий, обреченных на провал, если мы прекратим, одним словом, способствовать беспорядку и одновременно попытаемся вернуть большевиков к буржуазной идеологии, если мы пойдем на то, чтобы увязать наши цели в войне, мы смогли бы иметь большую пользу от этого правительства.
Какими будут те, кто придет после них, вы увидите по их делам. Это будут настоящие русские, непостоянные и разные.
Социал-демократы ли, социал-революционеры, — мы не должны ни в коем случае рассчитывать на них. С точки зрения внутренней политики они долгое время не смогли бы, даже если бы захотели, — а они этого откровенно не захотят, — ничего переиначивать что-либо из сделанного большевиками. С военной точки зрения они склонны возобновить мирные переговоры, если они будут прерваны, и будут неспособны защищать русские интересы с героической решительностью, демонстрируемой большевиками. Засыпав нас красивыми словами, поклявшись нам в своей верности, они без стыда предадут нас при первом же случае. Желаю, чтобы будущее поскорее меня опровергло.
Дорогой друг,
Вчера в Брест-Литовске возобновились переговоры.
Теперь, как никогда, большевики вообще и Троцкий в частности явно настроены на то, чтобы их затянуть. В соответствии с общей обстановкой, действительно, все меньше вероятности, что Центральные империи предложат России удовлетворительный мир. Заключить с Россией демократический мир без аннексий и контрибуций, без навязывания экономических условий, обеспечивающих Германии, по крайней мере, на несколько лет положение наиболее благополучной нации, одним словом, заключить на Востоке чистый мир, означало бы вынудить неприятеля либо продолжать войну на западном фронте до победы, которая позволит ему на этом фронте получить территориальные и экономические преимущества, от которых он отказался на восточном, либо принять мир Антанты.
Поскольку победа над Антантой, по крайней мере, сомнительный факт, нельзя предполагать, что немцы уже теперь настроены подписать восточный мир на честных и демократических основах. Следует, таким образом, предвидеть, что они будут настаивать, завуалировав их с чуть большим лицемерием, на своих грабительских предложениях и что они не отступятся от своих претензий ни по вопросам Курляндии, Литвы и Польши, ни от требований по установлении некоего экономического статуса, который бы обеспечивал, с одной стороны, господство ее промышленности на русском рынке, а с другой — направлял бы на ее территории зерно в количестве, необходимом для снабжения голодающего населения.
Чтобы выиграть время, оттянуть выдвижение ультиматума, который поставит большевиков перед жесткой альтернативой согласиться на разрыв на переговорах и попытаться возобновить военные действия или же подписать рабский мир, Троцкий рассчитывает придать дискуссиям, которые теперь развернутся, максимально возможный размах. Он хочет воспользоваться и даже злоупотребить громкой трибуной Бреста. Уверен, что этот необыкновенный человек будет на высоте своей задачи и что Гернин и Кюльман в своей принципиальной позиции будут не раз поставлены им в трудное и даже очень трудное положение. У этой гибкой тактики, кроме того, что она затянет переговоры, есть и другие преимущества. Она как никогда ярко высветит непоколебимое стремление большевиков согласиться только на честный мир, и какими бы ни были усилия Центральных империй, они непременно увеличат разрыв, который, что бы ни говорили представители Антанты, все больше разделяет австро-германские правительства вместе с их империалистической кликой — от либеральных и социал-демократических масс. Действительно, пресса этих партий, как в Австрии, так и в Германии ведет мощную кампанию за русский мир против пангерманского мира. Один из самых удивительных и важных результатов, которого добилась русская делегация своей честной, отважной и прямой позицией, — тот, что в социалистической и даже либеральной прессе неприятеля, с одной стороны, читаешь о неизменном одобрении и поддержке Троцкого, а с другой — немцы все активнее выступают против чрезмерных претензий своих собственных представителей. Вероятно, это уникальный феномен в истории, когда интеллектуально и численно значительная часть воюющей страны так поддерживает неприятеля, так поносит делегатов, которые должны отстаивать интересы своей нации, и все громче и угрожающе кричит своему правительству и миру: «Наша делегация не права. Прав неприятель. Его, а не наши предложения должна принять Германия».
Невозможно, чтобы это священное германское единство по основному вопросу, вопросу о мире, не вызывало значительного беспокойства у правящих классов Центральных империй. Ясно, я ничуть не верю в неизбежность революции. Но растущий антагонизм между чаяниями и образованных, и угнетенных масс, с одной стороны, и неумеренными аппетитами их хозяев — с другой, способен разбудить всю нацию. Я думаю, кстати, что австро-немецкие делегаты не строят никаких иллюзий относительно опасности той маленькой игры, которую ведут их собеседники в Брест-Литовске.
Не решат ли они, пока не поздно, сжечь мосты и сразу поставить русским ультиматум, — чего именно и опасаются Ленин и Троцкий? И что в этом случае будут делать русские? Я веду в Смольном среди всех лидеров, с которыми я встречаюсь, отчаянную кампанию за сопротивление. Но сопротивление многим представляется крушением обещаний немедленного мира, которые были сделаны три года назад и неоднократно повторялись. Не приведет ли это крушение к краху? А крах — это невозможность продолжать внутри страны великий эксперимент социализма.
Эсеры и эсдеки уже насмехаются над своими противниками, объявляют об их крушении, и, к несчастью, можно не сомневаться, что в случае разрыва на переговорах все эти господа, в которых с непостижимой наивностью по-прежнему верят союзники, сделают все, чтобы помешать формированию Красной Армии. Станут ли большевики — изолированные, опозоренные, окруженные врагами внутри страны и в Антанте — рисковать крахом, отлично зная, что те, кто займет их место, кто бы они ни были, незамедлительно возобновят переговоры и, безусловно, не поколеблются подписать мир, который большевики презрительно отклонили?