Записки о Петербурге. Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов X X века
Шрифт:
В середине 20-х годов городские власти заговорили о плане строительства метро, в 1925 году Откомхоз (Отдел коммунального хозяйства горисполкома) обсуждал проект инженера Ю. К. 1ринвальда. Автор проекта сообщил, что «еще в 1917 году были определены направления линий метрополитена, которые должны были снять всю нагрузку с трамвайного движения»; Откомхоз признал строительство нужным и постановил «согласовать устройство всех подземных сооружений с планом будущего метрополитена». У плана нашлись критики, которые утверждали, что метро — устаревший вид транспорта, потому что скоро пассажиры будут летать по городу на аэропланах74. На это Гринвальд возразил, что тогда придется строить авиаплощадки высотой с многоэтажный дом и это выйдет гораздо дороже.
Грандиозные планы середины 20-х годов подтверждали тогдашний лозунг: «Мы здоровое, процветающее общество!», а архитектор Ной Троцкий предлагал увековечить это время грандиозным памятником Ленину у входа в ленинградский порт: «Это дает возможность видеть вождя всех трудящихся на расстоянии десятков верст. В то же время такая постановка выразит интернациональный характер нашей революции, зародившейся в Ленинграде и стремящейся охватить весь мир». Памятник, по замыслу напоминавший нью-йоркскую статую Свободы, поставлен не был, но в будущем Ной Троцкий все же увековечит свою эпоху — строительством здания резиденции НКВД — «Большого дома» на Литейном проспекте.
Обратимся к теневым сторонам жизни города 20-х годов. Правда, теневыми их можно назвать лишь условно, они слишком бросались в глаза. На петроградских улицах просили милостыню молодые калеки — инвалиды войны, возле чайных с рассвета собирались беспризорные. Они ждали открытия чайной, чтобы отогреться и подремать в тепле, а потом весь день сновали по городу, толклись на рынках и возвращались на ночлег в заброшенные дома или в пустые железнодорожные вагоны. Беспризорные сироты гражданской войны не были беззащитными детьми, они были организованны, дерзки и имели собственные промыслы: воровали и сбывали краденое, под присмотром юных сутенеров-«шкетов» малолетние «шкицы» занимались проституцией, но главным промыслом беспризорных была торговля папиросами. По словам Владислава Ходасевича, «после налетчиков папиросники были самыми богатыми людьми того времени... В Петербурге был у них ночной клуб на Михайловской площади — с ликерами и шампанским». Они успешно конкурировали с табачными магазинами и получили в городе прозвище «Табтрест № 2». Папиросы беспризорные скупали у рабочих табачных фабрик, которым выдавали зарплату фабричной продукцией. Вечером, после закрытия магазинов, папиросники становились монополистами табачного рынка, они продавали свой товар штучно и в россыпь и устанавливали цены. Днем торговля тоже шла бойко, ведь их цены были ниже магазинных, поэтому Комиссия по борьбе с беспризорностью тщетно призывала курильщиков не покупать папиросы у детей.
Беспризорные приторговывали «марафетом» — наркотиками; в те времена самым популярным «марафетом» был кокаин. Многие из них сами пристрастились к кокаину, и наркомания среди беспризорных детей приняла угрожающие размеры. Центром сбыта наркотиков в городе много лет оставался район Лиговского проспекта, наркоманы называли его «фронтом» — на «фронте» кокаин продавали в любом количестве и в любое время. В 1923 году репортер «Красной газеты» писал: «В кафе и кабаках торгуют „белым порошком**... Покупают — взрослые и дети. Девочки-подростки, с красными опухшими лицами под густым слоем пудры, бродят парами около „злачных мест**... Нюхают на улице, в кафе за столиком, в номерах, ресторанах, притонах специального назначения, на извозчиках, в автомобилях». Беспризорные, среди которых было немало малолетних преступников, могли вызвать не сочувствие, а скорее страх, но все-таки они оставались детьми, и их любимым развлечением был цирк. По свидетельству Ходасевича, «в московском цирке ежевечерне заполняли они [папиросники] все ложи и первый ряд. Клоуны Бим и Бом, выходя на арену, отвешивали им поклон: „Именитому московскому купечеству — наше нижайшее! » В 1923 году «Красная газета» рассказывала о происшествии в ленинградском цирке: «В воскресенье начальник секретного отдела уголовного розыска обратил внимание на двух мальчиков 12 — 14 лет, сидевших в ложе. В антракте мальчики вышли в буфет, где стали „угощаться“ и „угощать” других. Тут подвернулся пьяный борец Лу-рих, они стали угощать и его, и кое-кого из публики. Начальник секретного отдела арестовал их и повез в уголовный розыск». Выяснилось, что промышлявшие кражами малолетки решили развлечься и покутить. Мир беспризорных тесно смыкался с уголовным, и будущее этих детей было ясным: хулиганство, воровство, проституция, тюрьма.
Проблема беспризорных детей требовала неотложного решения, на это нужны были средства, и государство возложило основные расходы на своих граждан — само оно расходовало средства на подготовку мировой революции. Комиссия по борьбе с беспризорностью не ограничивалась сборами кампании «Друг детей» и других благотворительных акций, в 1924 году был установлен «некоторый процент отчислений (обязательный) от квартплаты... сбор с магазинов, ведущих вечернюю торговлю; сбор при прописке документов; вся прибыль от продажи бюстов Ленина, выпускаемых производственным бюро Академии Художеств», — все эти средства шли в фонд Комиссии. Продажа бюстов Ленина была прибыльным делом, их покупали учреждения, заводы, клубы, школы. В пользу беспризорных должны были раскошелиться любители пива: после введения дополнительного налога оно подорожало, и несознательные граждане перестали его покупать, так что финансовой комиссии Губисполкома пришлось снизить этот налог до одной копейки за бутылку. К концу 20-х годов казалось, что проблема беспризорности детей решена: одни из них умерли, другие вернулись к нормальной жизни, многие оказались в местах заключения, но коллективизация вызвала новый, еще больший поток беспризорных. В советской литературе есть немало книг о судьбах и перевоспитании беспризорников, а в фольклор вошла сложенная ими песня:
Позабыт и позаброшен с молодых-юных лет,
Я остался сиротою, счастья-доли мне нет.
Вот и голод и холод, он меня изнурил,
А я мальчик еще молод, это все позабыл...
У кого есть родные, приласкают порой,
А меня все отшибают, я для всех чужой.
Вот уж скоро помру я, похоронят меня,
И никто не узнает, где могилка моя.
Беспризорников можно перевоспитать, а как быть с инвалидами германской и гражданской войн? Государство вроде позаботилось о них, назначило пенсию, многие из них жили в общежитиях — инвалидных домах, работали в артелях; кто хотел учиться, поступал на рабфак, но на деле все было совсем не гладко. «Инвалиды-рабфаковцы Б-н, И-в, К-н и В-й одновременно получают стипендии как инвалиды и как рабфаковцы», — доносил в 1923 году читатель в «Красную газету», и редакция сопроводила его письмо примечанием: «Проверено. Губсоюз устраняет эту ненормальность». Но как быть рабфаковцу-инва-лиду: на стипендию не проживешь, другие студенты подрабатывали на тяжелых работах, а калеке это не под силу. Вот и приходилось выбирать — или голодать и продолжать учиться, или прозябать в инвалидном доме. Пуля, как известно, не разбирает, в кого летит, и среди инвалидов войны были разные люди — самые деловитые и мастеровые организовали ремесленные артели и зажили совсем неплохо. Но их благоденствие было шатким, потому что горсобес регулярно проводил «чистки» инвалидных артелей. В 1925 году «Красная газета» сообщала о результатах очередной чистки: «В инвалидных артелях имеется большой процент бывших дворян, купцов и т. д. В некоторых артелях эти инвалиды пролезли даже в правление. Будет урегулирован вопрос о зарплате, которая в некоторых артелях доходит до 400 руб. в месяц на человека»75. Чистки инвалидных артелей продолжались в 30-х годах, и в них всякий раз выявляли «чуждый элемент» .
Инвалидам войны трудно было найти место в мирной жизни, в городе и без них хватало безработных. В петроградском горсобесе то и дело возникали планы их трудоустройства — например, определить инвалидов в чистильщики обуви. Монополию на чистку обуви издавна держали айсоры, они арендовали у городского Отдела коммунального хозяйства (Откомхоза) все отведенные для этого места и бились за них насмерть. В мае 1923 года, сообщала газета, «на углу проспекта 25 Октября [Невского пр.] и улицы Пролеткульта [Малой Садовой ул.] произошло побоище между пятьюдесятью чистильщиками сапог. Драка случилась потому, что некоторые богатые чистильщики арендовали по несколько углов, сдавая их потом от себя в аренду». В общине айсоров враждовали несколько кланов, и милиции приходилось разнимать их драки стрельбой в воздух, другие средства не помогали. Чистильщики обуви были сущим наказанием для Откомхоза: «Каждую весну Откомхоз занимается „восточным вопросом**, собирая арендную плату. Скандалы, толпы в несколько десятков человек влетают в кабинет т. Иванова, требуя снижения арендной платы. Враждующие кланы, крики о том, что арендная плата грабительская: „Режь меня, убивай, выпей всю мою кровь!**» Поэтому в Откомхозе с готовностью согласились передать места для чистки обуви инвалидам, но те отказались — айсоры зарежут!
Большая часть инвалидов оставалась без дела, они хулиганили, опускались, пьянствовали. В рассказе Зощенко «Нервные люди» (о драке в коммунальной квартире) увековечен инвалид Гаврилыч: «Все жильцы, конечно, поднаперли в кухню. Хлопочут. Инвалид Гаврилыч тоже является. — Что это, — говорит, — за шум, а драки нету? Тут сразу после этих слов и подтвердилась драка. Началось». На улицах и в общественных местах спасу не было от «Гаврилычей». В 1925 году заведующий столовой возле Московского вокзала жаловался репортеру «Красной газеты»: «Скандалы и драки у нас бывают. Зачинщик — инвалид, который уже убил в трактире „Дунай** какого-то человека, а теперь начал к нам ходить. Дерется графинами и полоскательницами и кидается другими вещами». Промыслом многих инвалидов было нищенство, но в середине 20-х годов началась кампания по его искоренению — при социализме не должно быть нищих! На встрече с сотрудниками ленинградского Госиздата Н. К. Крупская назидательно рассказала, как Ленин запретил ей подавать милостыню: «Не плодите нищих!» («Фу, какая гадость!» — громко отозвался писатель Борис Житков.) Милиция арестовывала просящих подаяние на улице, инвалидов лишали пенсии, а после нескольких задержаний высылали из города. Тех, кто подавал милостыню, тоже вели в милицию, оформляли привод и штрафовали. «Мы разучились нищим подавать», — грустил поэт Николай Тихонов, но вернее было сказать: «Нас отучили...»
Революция и времена военного коммунизма стерли грань между законным и преступным, отменили все прежние представления: самосуд считался не убийством, а справедливым возмездием, экспроприации не назывались грабежами, а хищения при обысках — воровством. Кем были вожди большевиков, которые переправляли национализированные ценности на свои счета в иностранные банки, «совкомши» в мехах с чужого плеча и их мужья в бывших царских автомобилях? В послереволюционном Петрограде военный патруль мог оказаться шайкой грабителей, грозный комиссар — вымогателем и спекулянтом, а компания матросов — бандой убийц. В те смутные времена уголовникам жилось вольготно, потому что милиция была слаба и неорганизованна, а ЧК занималась истреблением контрреволюционеров. При нэпе преступность не уменьшилась, а напротив, приобрела небывалый размах, в Петрограде открыто хозяйничали бандиты. Милиции было известно, где они жили и развлекались, известны адреса «малин» и то, что на Крестовском острове и в Лесном налетчики опробывали оружие и упражнялись в стрельбе, — но ей было не под силу справиться с бандитизмом. В 1922 году к борьбе с бандитами подключилось петроградское ГПУ.