Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 1
Шрифт:
Но, покуда еще неизвестно нам предопределение судьбы, ужели нельзя хотя помечтать о будущем? Этим богатством я всегда буду наделен. Оно не оставит меня во все дление жизни. Но слушай: будто ты сидишь у меня, будто говорим мы долго, будто смеемся, и - веришь ли?
– будто, забывшись, перо выпадало раз двадцать на бумагу, разрушало мечтательные думы и с досады зачеркивало ничего ему несделавшие слова. Ах, как в это время хотелось бы мне обнять тебя, увидеть тебя! Не знаю, может ли что удержать меня ехать в Петербург, хотя ты порядком пугнул и пристращал меня необыкновенною дороговизною, особливо съестных припасов. Более всего удивило меня, что самые пустяки так дороги, как-то: манишки, платки, косынки и другие безделушки. У нас, в доброй нашей Малороссии, ужаснулись таких цен и убоялись, сравнив суровый климат ваш, который еще нужно покупать необыкновенною дороговизною, и благословенный малоросийский, который достается почти даром: а [33] потому многие из самых жарких желателей уже навостряют лыжи обратно в скромность своих недальних чувств и удовольнились ничтожностью, почти вечною. Хорошо, ежели они обратят свои дела для пользы человечества. Хотя в самой неизвестности пропадут их имена, но благодетельные намерения и дела освятятся благоговением потомков.
33
С этого места переменились чернилы и почерк сделался небрежнее.
Какое теперь ужасное у нас плодородие, ты не поверишь, - особливо фруктов! Деревья гнутся, ломятся от тяжести. Не знаем, девать куда. Я воображаю об необыкновенной роскоши, которою я буду пресыщаться, приехавши домой. Уже два дни экипаж стоит за мною. С нетерпением лечу освежиться, ожить от мертвого усыпления годичного в Нежине, от ядовитого истомления, вследствие нетерпения и скуки. Возвратясь, начну живее и спокойнее носить иго школьного педантизма, пока уроченное время, со всеми своими мучительными ожиданиями и нетерпением, не предстанет снова истомленному. Какая у нас засуха! более полтора месяца не шли дожди. Не знаю, что будет далее. Лето вдруг у нас переменилось: сделалось вдруг так холодно, что даже принуждены мерзнуть, особливо по утрам. Весна была нестерпимо жарка.
Позволь еще тебя, единственный друг Герас<им> Иван<ович>, попросить об одном деле... надеюсь, что ты не откажешь... а именно: нельзя ли заказать у вас в Петербурге портному самому лучшему фрак для меня? Мерку может снять с тебя, потому что мы одинакого росту и плотности с тобой. А ежели ты разжирел, то можешь сказать, чтобы немного уже. Но об этом после, а теперь - главное - узнай, что стоит пошитье самое отличное фрака по последней моде, и цену выставь в письме, чтобы я мог знать, сколько нужно посылать тебе денег. А сукно-то, я думаю, здесь купить, оттого, что ты говоришь - в Петербурге дорого. Сделай милость, извести меня как можно поскорее, и я уже приготовлю все так, чтобы, по получении письма твоего, сейчас все тебе и отправить, потому что мне хочется ужасно как, чтобы к последним числам или к первому ноября я уже получил фрак готовый. Напиши, пожалуста, какие модные материи у вас на жилеты, на панталоны, выставь их цены и цену за пошитье. Извини, драгоценный друг, что я тебя затрудняю так; я знаю, что ты ни в чем не откажешь мне, и для того надеюсь получить самый скорый от тебя ответ и уведомление. Как ты обяжешь только меня этим! Какой-то у вас модный цвет на фраки? Мне очень бы хотелось сделать себе синий с металлическими пуговицами [34] ; а черных фраков у меня много, и они мне так надоели, что смотреть на них не хочется. С нетерпением жду от тебя ответа, милый, единственный, бесценный друг.
34
Этот вкус сохранился у него до конца жизни. Между платьем его, после смерти, остались синий фрак с металлическими пуговицами и несколько синих жилетов.
Письмо мое начал укоризнами уныния и при конце развеселился. Тебе хочется знать причину? вот она: я начал его в Нежине, а кончаю дома, в своем владении, где окружен почти с утра до вечера веселием. Желаю тебе вполне им наслаждать(ся), и чтобы никогда минута горести не отравляла часов твоей радости. А я до гроба твой
Неизменный, верный, всегда тебя любящий
Николай Гоголь.
Из Нежина к тебе кланяются все, - примечательнее: Лопушевский, буфетчик Марко (прежний фаворит твой, с своею красною жонкою), барон фон-Фонтик давинее (?), Гусь Евлампий [35] , Григоров, Божко, Миллер и проч. и проч., а отсюдова один только я приветствую тебя поклоном заочно [36] ".
35
Фельдшер при гимназическом лазарете.
36
За сообщение мне этих документов я обязан глубокою благодарностью И.Д. Юскевич<у>-Красковскому.
Судя по множеству черных фраков, о которых упоминает Гоголь в письме к г. Высоцкому, и по его заботам о своем костюме, выраженным в письме к матери, можно подумать, что он был франт между своими соучениками. Между тем они сохранили о нем воспоминание, как о страшном неряхе. Он решительно пренебрегал тогда своею внешностью и принаряжался только дома, где, видно, были люди, на которых он особенно желал производить приятное впечатление [37] .
"Окончив курс наук (говорит г. Кулжинский), Гоголь прежде всех своих товарищей, кажется, оделся в партикулярное платье. Как теперь вижу его, в светло-коричневом сюртуке, которого полы подбиты были какою-то красною материей в больших клетках. Такая подкладка почиталась тогда пес plus ultra молодого щегольства, и Гоголь, идучи по гимназии, беспрестанно обеими руками, как будто не нарочно, раскидывал полы сюртука, чтобы показать подкладку".
37
В письме к матери от 10-го июня 1825 года он говорит: "Также я вам писал, чтоб в Кибинцы не заезжать, потому что у меня платья совсем нет, кроме того, в котором хожу повседневно".
В Петербурге некоторые помнят его щеголем; было время, что он даже сбрил себе волосы, чтобы усилить их густоту, и носил парик. Но те же самые лица рассказывают, что у него из-под парика выглядывала иногда вата, которую он подкладывал под пружины, а из-за галстуха вечно торчали белые тесемки. А один из его учеников [38] , описывая Гоголя в эпоху 1831 года, говорит, что костюм его был составлен из резких противоположностей щегольства и неряшества. Таким образом, Гоголь служит новым подтверждением мнения, что поэт в мелких делах общежития непременно должен иметь какие-нибудь странности.
38
М.Н. Лонгинов: "Воспоминания о Гоголе".
Следующая выписка из письма Гоголя к матери (от 1-го марта, 1828) представит изумительное явление: молодой школьник говорит о высоком христианском самосовершенствовании посредством нужд и страданий и характеризует себя в настоящем и будущем с поразительною верностью.
"Я не говорил (вам) никогда, что утерял целые 6 лет даром. Скажу только, что нужно удивляться, что я в этом глупом заведении мог столько узнать еще. Вы изъявили сожаление, что меня вначале не поручили кому; но знаете ли, что для этого нужны были тысячи? Да что бы из этого было? Видел я здесь и тех, которые находились под особым покровительством. Им только лучше ставили классные шары, а впрочем они были глупее прочих, потому что они совершенно ничем не занимались. Я не тревожил вас уведомлением об этом, зная, что лучшего воспитания вы дать мне были не в состоянии и что не во всякое заведение можно было так счастливо на казенный счет попасть. Кроме неискусных преподавателей наук, кроме великого нерадения и проч., здесь языкам совершенно не учат. Доказательством сему служат те, которые, приехавши сюда с некоторыми познаниями в языках, выезжали, позабывши последние. Ежели я что знаю, то этим обязан совершенно одному себе. И потому не нужно удивляться, если надобились деньги иногда на мои учебные пособия, если не совершенно достиг того, что мне нужно. У меня не было других путеводителей, кроме меня самого, а можно ли самому без помощи других, совершенствоваться? Но времени для меня впереди еще много, силы и старание имею. Мои труды, хотя я их теперь удвоил, мне не тягостны ни мало; напротив, они не другим чем мне служат, как развлечением, и будут также служить им и в моей службе, в часы, свободные от других занятий. Что же касается до бережливости в образе жизни, то будьте уверены, что я буду уметь пользоваться малым. Я больше поиспытал горя и нужд, нежели вы думаете. Я нарочно старался у вас, всегда когда бывал дома, показывать рассеянность, своенравие и проч., чтобы вы думали, что я мало обтерся, что мало был прижимаем злом. Но вряд ли кто вынес столько неблагодарностей, несправедливостей, глупых, смешных притязаний, холодного презрения и проч. Все выносил я без упреков, без роптания; никто не слыхал моих жалоб; я даже всегда хвалил виновников моего горя. Правда, я почитаюсь загадкою для всех: никто не разгадал меня совершенно. У вас почитают меня своенравным педантом, думающим, что он умнее всех, что он создан на другой лад от людей [39] . Верите ли, что я внутренно сам смеялся над собою вместе с вами? Здесь меня называют смиренником, идеалом кротости и терпения. В одном месте я самый тихий, скромный, учтивый, в другом - угрюмый, задумчивый, неотесанный и проч., у иных умен, у других глуп. Как угодно почитайте меня, но только с настоящего моего поприща вы узнаете настоящий мой характер. Верьте только, что всегда чувства благородные наполняют меня, что никогда не унижался я в душе и что я всю жизнь свою обрек благу. Вы меня называете мечтателем опрометчивым, как будто бы я внутри сам не смеялся над ними. Нет, я слишком много знаю людей, чтобы быть мечтателем. Уроки, которые я от них получил, останутся навеки неизгладимыми, и они - верная порука моего счастия. Вы увидите, что со временем за все их худые дела я буду в состоянии заплатить благодеяниями, потому что зло их мне обратилось в добро. Это непременная истина, что ежели кто порядочно пообтерся, ежели кому всякой раз давали чувствовать крепкий гнет несчастий, тот будет счастливейший".
39
Малороссиянизм; значит - создан иначе нежели люди.
Собранные мною предания о школьном учении Гоголя и его письма из гимназии достаточно показывают, каково было воспитание, полученное Гоголем в Нежине. Чтоб еще ближе познакомить читателя со вкусом и наклонностями будущего автора повестей и комедий, сделаю описание записной книги его, заведенной в 1826 году и в которую он, по всем признакам, не вносил уже ничего, по окончании курса. Книга эта, судя по ее переплету, слишком мастерскому для нежинской работы даже и в наше время, была кем-то подарена Гоголю для того употребления, которое он из нее сделал. Разнообразие внесенных в нее статей обнаруживает в молодом владельце ее сильную жажду знания, которой противодействовала, может быть, только поэтическая лень, не дававшая Гоголю привести в исполнение всех его намерений по предмету положительной эрудиции.
Записная книга Гоголя сшита в лист из синеватой бумаги хорошего, по своему времени, сорта и переплетена в кожу; толщиной она в вершок. На заглавном листе ее читаем: "Книга Всякой Всячины, или Подручная Энциклопедия. Составл. Н.Г. Нежин, 1826" [40] . Вот предметы, интересовавшие почему-либо Гоголя-школьника. Исчисляю их в том порядке, как разбросаны они в книге, поделенной на мелкие части алфавитом.
"Аптекарский вес.
Архитектурные чертежи [41] .
40
Она принадлежит теперь С.Т. Аксакову.
41
Это части колонн разных орденов. Некоторые из них вырезаны из гравированных чертежей, другие прорисованы на прозрачной бумаге и все наклеены на листах книги. Таких чертежей разбросано в разных местах книги множество. Три полулиста тонкой бумаги с чертежами вложено в бумажный карман, сделанный между листами под буквою А.
Лексикон малороссийский [42] .
Вес в разных государствах.
Hauteurs des quelques monuments remarquables.
Древнее вооружение греческое [43] .
Вирша, говоренная гетману Потемкину Запорожцами [44] .
Деньги и монеты разных государств.
Выговор гетмана Скоропадского Василию Салогубу [45]
Декрет Миргородской Ратуши 1702 года [46] .
42
Он состоит из малороссийских слов с русскими синонимами и вписан в книгу в разных местах ее, смотря по тому, на какую букву начинается слово.
43
Чертежи.
44
Она начинается так: "Хрыстос воскрес, рад мыр увесь, дождалыся Божои ласкы".
45
Это официальная бумага старинной малороссийской канцелярии, написанная, видно, в особенно гневном и вместе с тем веселом расположении духа. Она не может никоим образом служить образцом, как писались в старину в Малороссии официальные бумаги: иначе она не ходила бы по рукам как редкость. Вот этот документ, с необходимыми исключениями:
"Его Царского Пресветлого Величества Войска Запорожского Гетман Иван Скоропадский.
Тоби скурвому сыну Василию Салогубу нехай буде ведомо, иж доносил нам жалобливе пан Антон Трофимович, сотник серебрянский, же ты, с твоей мужицкой глупости, поваживши легце наш рейментарский указ, под зарукою тысячи талярей по жалобе его ж сотника пред сим в позовном листе до тебе выраженных, не тилько овец ему по уговору не отдалесь, але и под суд войсковый енеральный до нас в обоз не сталесь; зачим паки умысльне посылаючи от боку нашего посланного, приказали ему конечне тебе як собаку зашию узяти и в колодку забивши, примкнути до обозу, где, за таковую свою упорчивость и против зверхности нашей неповиновение, не тилько тую тысячу талярей без отпустка заплатишь, але и знатного киевого карання не увийдеш, - декляруем непременно. Дан в обозе под Самарью, августа 11, року 1711-го".
46
Этот декрет был произнесен и записан в книгу по случаю доноса Лаврина Федоренка и его жены на "закабаленную им" за деньги Вацьку Куликивну, которая "отважилась робити соромотизну и вельми нечестивое дело". Члены ратуши (говорится в декрете) позвали обвиненную к допросу, и она созналась в своих проступках с такою откровенностью, что они, "почувши сию лихую пред Богом гадину, аж об полы руками вдарились и приказали сию соромотизну добре барбарами вышмаровати и пану сотникови вечно (на веки) в пекарню (на кухню) отдати"; а сами подписались под декретом "святыми крестами" (по незнанию грамоте).