Записки прокурора
Шрифт:
— Как вы узнали, что Жора был вором?
— Когда его осудили за ограбление магазина и избиение сторожа.
— А раньше вы знали об этом?
— Нет, нет, что вы! — сказала она, но я почувствовал в её тоне фальшь.
— Ревнивый он был. Прямо до ужаса. Чуть что — угрожал Марго финкой…
— Откуда вам известно, что он угрожал Клиновой финкой?
— Как откуда? Сама Марго рассказывала, что Жора грозился её убить. И при этом говорила, что ей нравится его сильный характер. В то время мы ведь были зелёными девчонками, нам нравились такие…
— Может, он и в самом деле убил Маргариту?
— Этого
— Куда?
— Он не сказал куда. Взяла и уехала. Даже не зашла ко мне попрощаться… Встретила я раз Жору, хотела расспросить подробнее, но он, увидев меня, перешёл на другую сторону улицы. А через неделю его забрали. С тех пор я его так и не видела…
Георгий Ерыгин был высокий и длинноволосый. За это, наверное, его и прозвали Тарзаном.
— Хотите верьте, хотите нет, — сказал он на допросе, — а не убивал я её, и все!
— Свидетели Бакунова и Архипова показали, что вы неоднократно угрожали Клиновой расправой. Вскоре же после её исчезновения вы были с Пулгеровым в кафе и на вопрос, как поживает ваша возлюбленная, ответили: «Спроси у чертей на том свете».
— Так это же я просто так сказал. Для авторитета…
— Допустим. Но при вашем аресте, спустя две недели после отъезда Клиновой, у вас был обнаружен френч со следами крови на правом рукаве. Не помните, как вы объяснили её появление на первом допросе?
— А чего же тут не помнить. Подумаешь, шесть лет прошло! Сказал, что курицу резал, вот и кровь…
— Но вам ведь известно заключение экспертизы, что обнаруженная кровь — человеческая, второй группы… Чья она?
— Моя! — выпалил вдруг Ерыгин.
— Но тогда вы объяснили иначе. Я могу вам напомнить.
— Не трудитесь. Что было, то сплыло. Теперь я говорю правду: моя кровь на френче.
— Что же это вы, зарезаться хотели?
— Не знаю, чего я хотел. Только когда Марго шла к вокзалу, встретил я её и сказал: пойдёшь за меня — пить брошу и со шпаной завяжу, а не пойдёшь — на глазах у тебя зарежусь. Она засмеялась и говорит: «Попробуй». Ну, я и попробовал: полоснул себя ножом в грудь… Могу шрам показать.
— На нем не написано, когда, кто и при каких обстоятельствах вас ранил.
— Не верите и не надо! Только я своё отсидел. Живу теперь честно, работаю… Придраться не к чему, так вы старое дело пришиваете?
— Куда же все-таки уехала Клинова? — настаивал я.
— Я вам сто первый раз повторяю: не знаю…
Но я был доволен: по моему убеждению, круг, так сказать, почти замкнулся. Во-первых, Клинов опознал волосы дочери, во-вторых, Ерыгин был знаком с ней и постоянно грозил убить, что подтверждалось показаниями Бакуновой, Архиповой и Пулгерова. И в-третьих, человеческая кровь на френче, отобранном у Жоры Тарзана через две недели после исчезновения Маргариты. Все это приводило к единственному выводу — Маргариту Клинову убил Ерыгин.
Правда, сразу же после обнаружения скелета я послал в Москву череп на исследование известному антропологу профессору Герасимову с просьбой восстановить черты лица убитой. Однако ответ из Москвы задерживался, а время шло. Ерыгин оставался на свободе. Где гарантия, что он не скроется? А если сбежит, сам себе не прощу, да и начальство по голове не погладит. И я принял решение: срочно предъявить Ерыгину обвинение в совершении умышленного убийства, а затем сразу воспользоваться предоставленным следователю правом применить в отношении обвиняемого меру пресечения. И конечно же, не подписку о невыезде, а заключение под стражу. Но если подписку о невыезде я как следователь мог избрать самостоятельно, то с арестом дело обстояло сложнее: по закону требовалась санкция прокурора. А Николай Варламович Хохлов, прокурор нашего района, как об этом хорошо знали работники милиции и прокуратуры, обычно не спешил давать такую санкцию. От тщательно изучал дело, анализировал вместе со следователем все доводы «за» и «против» ареста, а затем обязательно самолично допрашивал обвиняемого…
На этот раз я был уверен, что прокурор согласится взять Ерыгина под стражу. Во-первых, обвиняется он в тяжком преступлении, во-вторых, в прошлом дважды судим, да и сейчас характеризуется не лучшим образом, а в-третьих, мне казалось, что доказательств, уличающих его, собрано вполне достаточно. Но, увы…
По мере того как Хохлов листал дело, лицо его хмурилось все больше и больше.
«Неужели ему не ясно? Или просто перестраховывается? — думал я, не спуская взгляда с прокурора. — Ну и ну! Ожидал поздравлений с успешным раскрытием такого необычного дела, а тут…»
Не успел я закончить свою мысль, как Николай Варламович, перевернув последний лист дела, поднял на меня глаза и в упор спросил:
— А вы уверены, что скелет принадлежит Маргарите Клиновой?
— Да, конечно, — ответил я и в подтверждение сослался на показания отца погибшей, на волосы, которые он опознал, на свидетелей.
Прокурор слушал внимательно, потом перечитывал какие-то протоколы допросов, снова задавал мне вопросы, по характеру которых нетрудно было догадаться, что он не разделяет моего оптимизма.
Хохлов считал, что само местопребывание трупа кажется подозрительным. Зачем надо было Ерыгину выбирать для убийства такой отдалённый район (они с Клиновой жили на другом конце города), да ещё прятать тело на чердаке многолюдного дома. Я в свою очередь как раз это обстоятельство пытался повернуть в сторону своих выводов. Ещё я напирал на личность Ерыгина: все-таки имеет две судимости. На это Хохлов возразил, что, мол, Жора был вором, а не убийцей, и, судя по всему, действительно любил Маргариту Клинову, а поэтому не мог так просто решиться на убийство.
Вышел я от прокурора совершенно подавленный. Разумеется; ни о каком аресте Ерыгина не могло быть и речи.
На следующий день, как только я пришёл на работу, ко мне заглянула секретарь прокуратуры.
— Захар Петрович, вам пакет из Москвы.
Волнуясь, я стал искать, чем бы вскрыть толстый пакет, и, ничего не найдя, оторвал край рукой.
Лицо Клиновой я знал наизусть — в деле было несколько её прижизненных фотографий. Не стану описывать то состояние, в котором я взял фотографию рисунка головы, присланного профессором Герасимовым, одно замечу: руки мои дрожали.