Записки прокурора
Шрифт:
Не скрою, когда я шёл к Николаю Варламовичу за разрешением на обыск, то изрядно волновался: а вдруг опять проявляю нерассчитанную поспешность?
Прокурор молча прочитал постановление, так же молча поставил свою подпись, печать и только после этого тихо сказал:
— О результатах прошу доложить…
Лабецкая оказалась маленькой крашеной блондинкой. Меня и понятых она встретила спокойно.
— Прошу вас располагаться, как дома, — с подчёркнутой любезностью сказала Елена Ивановна. — Только вы поздновато пожаловали. Сейчас октябрь, а последний аборт я сделала в феврале. Сами понимаете, амнистия
Сквозь приоткрытую дверь спальни я увидел зеркальный шкаф и на нем горку разных чемоданов. При осмотре вещей я обратил внимание на то, что многие платья переделаны с большего размера на меньший. Это было заметно по старым швам и чрезмерно большим запасам. Я спросил Лабецкую о причине переделок. Не ожидая, видимо, такого вопроса, Елена Ивановна растерялась и стала рассказывать, как ей однажды случилось очень дёшево купить на рынке несколько платьев, которые хотя и не подходили по размеру, но очень ей понравились, и она решила их переделать.
В чемоданах оказалось несколько заграничных отрезов и много других вещей. Лабецкая заявила, что все они куплены ею вскоре после войны лично для себя и никакой спекуляцией она не занимается.
Осматривая сами чемоданы, я обратил внимание на подпись, которая была сделана на внутренней крышке самого большого, из искусственной кожи. Надпись была на немецком языке и в переводе гласила: «На добрую память дорогой русской девушке Леночке Смирновой от фрау Мюллер. 14 августа 1947 года, город Зильдорф». Я спросил Лабецкую:
— В 1947 году к вам заезжала Елена Смирнова?
На мгновение в глазах женщины промелькнул страх, но она тут же овладела собой и почти спокойно ответила:
— Да, заезжала. Это моя двоюродная сестра. Я подавала в домоуправление заявление о том, что она поживёт у меня несколько дней. Она ехала из Германии и оставила мне эти чемоданы и ещё кое-какие вещи. А я отдала ей почти все свои запасы продуктов…
— А куда она от вас уехала? Где Смирнова живёт сейчас?
— Она уехала к себе домой… Не то в Читу, не то в Челябинск, — сказала Лабецкая. — А потом вышла замуж и уехала с мужем куда-то на Север и перестала писать мне. Даже не знаю почему…
Уже заканчивая обыск, я обратил внимание на красивую серебряную шкатулку. На её крышке было выгравировано: «Ёлочке от лейтенанта Петрова А.А. 1944 год».
— А эта вещь кому принадлежит? — спросил я.
— Вы говорите так, будто это не моя квартира, — капризно протянула Елена Ивановна. — У меня ведь тоже были поклонники. И, представьте себе, кое-что дарили.
— Эту шкатулку мне придётся пока изъять.
— Это ваше дело…
Мне удалось установить, что Елена Смирнова, знакомая с некоей фрау Мюллер из города Зильдорфа, была военнослужащей. К объяснениям, которые прислала Мюллер, были приложены две фотокарточки старшины медицинской службы Елены Федоровны Смирновой, демобилизованной из армии 15 августа 1947 года и выехавшей к месту постоянного жительства в Мурманск.
Когда я взглянул на фотографию Смирновой, то невольно вздрогнул. Вытащив из сейфа снимок лица, восстановленного по черепу профессором Герасимовым, и приложив его рядом с фотографией Смирновой, я удивился их
Я немедленно созвонился с прокуратурой Мурманска и попросил срочно навести справки о судьбе Елены Федоровны Смирновой. На следующий день передо мной лежала телеграмма: «Елена Федоровна Смирнова ушла добровольцем на фронт в 1943 году и больше в Мурманск не возвращалась. В августе 1947 года родители получили письмо Елены с обещанием приехать в Мурманск, но не приехала. Вскоре родители получили письмо, что Елена Смирнова осуждена за спекуляцию. Родителям не удалось установить, когда и кто осудил дочь. Розыск не дал результатов. Подробности письмом. Следователь Садогян».
И вот через несколько дней в моем кабинете сидел здоровенный мужчина с рыжей бородой — с виду типичный северный помор, отрекомендовавшийся Фёдором Смирновым, отцом Елены Смирновой…
— Вам кто-нибудь из этих мужчин знаком? — спросил я Елену Ивановну Лабецкую, указывая на четырех крупных, усатых и бородатых мужчин, сидевших на скамье у окна в следовательском кабинете.
Бросив на них беглый взгляд, Лабецкая недоумевающе пожала плечами.
— Первый раз в жизни вижу.
— Жаль, — сказал я. — А ведь один из них ваш дядя, отец вашей двоюродной сестры Елены Смирновой… Познакомьтесь, Федор Степанович, со своей племянницей, — предложил я оторопевшему Смирнову.
— Да что вы, товарищ следователь, — запротестовал он. — У нас и в роду никогда таких не было. Ошибка тут какая-то вышла…
Лабецкая взглянула на Смирнова широко раскрытыми от ужаса глазами и попятилась к стене, словно перед ней возникло привидение.
— А теперь подойдите к моему столу, — попросил я. — Вам знакомо это письмо? Графическая экспертиза установила, что этот почерк принадлежит вам. Вот, познакомьтесь с заключением… Вы писали родителям Смирновой о том, что их дочь осуждена на семь лет за спекуляцию?
— Да, писала. Она действительно была осуждена, — пробормотала Лабецкая.
Я положил на стол фотографии Елены Смирновой, полученные от фрау Мюллер.
— Вы узнаете свою двоюродную сестру?
— Узнаю. Но только я неправду сказала, что она моя сестра. Она была моей хорошей подругой. Она была для меня ближе, чем сестра. Поэтому я так и написала в домоуправление, можете проверить.
Тратить сейчас время на выяснение, почему Лабецкая в своё время выдавала Смирнову за свою сестру, мне не хотелось. Это могло увести наш разговор в сторону. Я решил продолжать атаку на противника, не давая, как говорится, ему передышки:
— А теперь ознакомьтесь, пожалуйста, вот с этим заключением профессора Герасимова.
Лабецкая схватила бумагу дрожащими руками, буквально залпом прочитала её, а потом ещё раз и ещё.
— Взгляните на фотографию, которую прислал профессор, — я протянул ей фото.
Лабецкая почти выхватила фотографию из моих рук, и я заметил, как встретились взглядом та, что сидела сейчас напротив меня, и та, которой было не суждено увидеться со своими родителями в августе тысяча девятьсот сорок седьмого года.