Записки prostitutki Ket
Шрифт:
Наш красавец, ко всему прочему, был еще длинноволос и – внимание – совершенно сед! Снежный человек, ей-богу.
Ребята из рекламы сыра «Хохланд» отдыхают! Как я узнала уже позже, все его тело, кроме лба, ладоней и, собственно, пяток, было покрыто белым мехом. Вот бы из такого шубку. Зачем только бедных норок истязать?
Артур Альбертович важно курил трубку с каким-то сладким табаком и показывал мне свои владения. О, он прекрасно знал, чего хотел. Потому что на каждом этапе осмотра достопримечательностей он замечал, что вот в этой
Турне предстояло нехилое.
Марафон мог бы быть пройден на ура, если бы не одно «но». Все-таки с возрастом фен-шуй сильно нарушается, и у дяди все время падало то, что и так не крепко стояло, и наш марафон в итоге превратился в борьбу за выживание мохнатого друга.
Тут я, конечно, утрирую, друг-то как раз мохнатым не был. Просто он скромно возлежал посреди заснеженной пустыни и явно хотел спать. Больше того, я думаю, он просто умирал и давно мечтал, чтобы его оставили в покое.
Ох уж эти старички!
Знают, знают, что уже пора на покой, а все туда же. Мне почему-то вспоминался дядя Геша с его сушеной курагой. Со снежным человеком мы таки прошли через тернии к звездам. Нам все удалось. Но было очень трудно.
На прощанье дядя спросил, сколько ему, по моему мнению, лет. Я ответила честно, что не разбираюсь, сделав для себя вывод, что от пятидесяти-то он далековато ушел. Лет на пятнадцать-то уже точно.
– Мне позавчера стукнуло 86 лет, милая леди… – гордо произнес Артур Альбертович.
Дядя Геша! Приходи еще, будем бороться за твою курагу. Не все еще потеряно, оказывается.
Мальчик-с-пальчик
Пришел, весь какой-то зажатый, стеснялся, как целка. Так стеснялся, что я даже успела подумать, что в первый раз. Обычно-то со мной раскованно себя ведут. Хотя на девственника не похож – вряд ли к сорока мужики нетраханные остаются.
Ну, я его в душ отправила, выходит в полотенце, мнется.
Становлюсь на колени – начинаю привычно бабахать минет, отстраняет.
Мне, говорит, секса не надо, секс и дома есть.
Капец, думаю, что-то особенное просить будет. Не люблю я «особенных». Черт его знает, чего от них ждать.
А этот: «Можно, – говорит, – ничего этого не будет, а я просто посмотрю, как ты мастурбируешь?»
Так и сказал – мастурбируешь. Не «дрочишь» – обычно все так говорят, а именно «мастурбируешь».
Ууу, думаю, как запущено все.
Ну мне что, легла, ноги раздвинула, как в порнухе, лежу пальцем тру туда-сюда. Второй рукой сиську свою сжимаю. Я эту фишку давно просекла – как надо делать так, чтоб понравилось тому, кто смотрит.
Когда делаешь как для себя, так, как оно на самом деле для удовольствия, – это не зрелищно и никому не нужно.
Ну да – на что там смотреть? Ноги вытянула, лежишь тихо, не стонешь, не
Так вот так не проходит.
Все ж порно насмотрелись, привыкли, что как в порнухе – надо клитор до мозолей натереть, обязательно всунуть себе средний палец или два (на кой черт?!) и обязательно громко стонать. Лежишь, как идиотка, и – ааа! ааа! ааа!
Я давно, помню, как-то прикололась с одним, в кураж вошла, подвыпившая была, – в процессе застонала: «Ооооо! Ееее!» – как немки.
Думала, поймет, что прикалываюсь. Нет, не понял вообще! Как так и надо.
А, ну так и с этим – села, ноги раздвинула, аааа-оооо постонала, мозоль натерла, лицо оргазменное сделала. А все равно не поймет – и так мокрая, пальцы ж в слюне.
Он напротив посидел, посмотрел, подрочил и кончил.
Все.
Он оделся, я оделась. Спросил, есть ли кофе. Заварила. Пока пил, поговорили чуть. Оказалось, чего не трахал – жене изменять не хочет. С женой все хорошо – дает, сосет, все нормально. А подрочить перед ним не может – стесняется. А он такое только в порно видел, а ему хочется еще и в жизни посмотреть.
Ну вот, показала. Пусть думает, что так и бывает.
Я только не поняла, зачем он в душ ходил – трахать-то он меня не собирался.
Меньше часа у меня был.
Актер
Он актер.
Он иногда торгует лицом на вторых ролях третьесортных сериалов.
Его театр давно погорел, а он остался. Да.
Когда он приходит, я понимаю – этот театр начнется с вешалки. Ну, в смысле – его появление для меня – чистая вешалка.
Он драматичен в каждом жесте, но я вижу – одним глазком он наблюдает за реакцией зала.
Зал, в лице меня, от безнадеги рукоплещет и думает о том, что скорей бы этот спектакль закончился. Спектакль у нас всегда один и тот же.
Он раздевается, идет в комнату и сразу падает на кровать.
Он говорит:
– О, иди же ко мне, моя дорогая!
Дорогая, в лице меня, отвечает, что надо бы сначала в душ.
– Ах, как ты меня мучаешь! – трагично восклицает он. И плетется в ванную. Из ванной он выходит, картинно подергивая жирком, который, по его глубокому убеждению, выглядит как хорошо прокачанные мышцы.
Он смотрит на меня призывно, с гордостью. Я думаю, что лишь бы не заржать.
Он бросается на кровать и говорит:
– Смотри! Ну правда, он красавец?
Из чахлых кустиков выглядывает тощенький и мелкий, но уже восставший одноглазый змей.
В детстве меня учили, что врать нехорошо. Детство кончилось.
Я закатываю глаза и говорю:
– Мммм! Просто красавец!
– Оооо! – расцветает он на своей сцене. – Оооо, иди же ко мне!
И начинается второй акт.
Почему-то он любит на боку. Он лежит, неритмично подергиваясь, и долбит меня шепотом в самое ухо: