Записки с дерева (сборник)
Шрифт:
– «А орешки не простые…»
– Нет, ей давали кедровые орешки, которые она очень ловко раскалывала и скорлупу выбрасывала прямо за решётку.
Также в живом уголке обитала черепаха. Детям её разрешали брать с собой на прогулку. Черепаха очень любила капустный лист. Когда его клали от неё подальше, то она обязательно до него добиралась, чтобы затем начать жевать заветную добычу. За всем хозяйством ухаживали сами дети. Вот так продолжалось детство до самой школы. А когда настало время выпуска в школу, то каждому ребёнку подарили по большому ранцу со всеми учебными принадлежностями: пенал с красками и
И вот пришла осень, отправилась девочка в первый класс. Школа была старая, военных построек, двухэтажная. Классы в ней оборудовались большие, потому что детей в них училось по многу: 35 человек в каждом.
Звонок подавала тётя Нюра, которая жила в этом же здании на первом этаже и работала уборщицей, наливала кипяченую воду в бачок для тех, кто хотел пить. А когда урок заканчивался, тётя Нюра проходила по коридору с колокольчиком, таким же, как у коров, и звенела им, оповещая всех тем самым о перемене.
Учащиеся тут же высыпали в коридор, бегали, прыгали, скакали на скакалках. Мальчики, конечно же, играли во что-то более грубое, чем девочки: садились друг другу на «закрошки» и сбивали соперников. В общем, во время перемены в коридоре царил полный хаос.
Однако и учителей раньше слушались. Первой учительницей была Анна Петровна Соколова. Училась Пушинка прилежно, все дисциплины ей давались хорошо, она всё быстро запоминала и схватывала материал на лету.
Но вот однажды произошёл такой случай, когда на уроке математики проходили сантиметры и метры, и на дом задали нарисовать на достаточно большом листе картона, или обоев обычный метр в натуральную величину. И Пушинка это задание к назначенному дню не выполнила. Когда же её спросили, как она выполнила урок, то Пушинка соврала, сказав: что забыла работу дома. Тогда Анна Петровна попросила Пушинку сходить за «метром» домой. И так как школа от дома располагалась совсем недалеко – в квартале, то Пушинка скорее побежала домой, схватила кусок обоев, и наспех начертила урок – как-то же нужно было изворачиваться.
Но Анну Петровну не проведёшь, она посмотрела, и сказала: «это ты сделала только что – тут неровно и неправильно всё нарисовано», – и поставила двойку. Это конечно была большая досада.
– Плакала, наверное?
– Конечно, плакала – не хочется же быть хуже других.
Но потом когда Пушинка вернулась из школы домой, то нарисовала урок по-хорошему: со всеми причитающимися сантиметрами, дециметрами, заканчивая целым метром – вот тогда ей уже исправили оценку.
Парты в классе были старинные: крышки парт покрашены в зелёный цвет, а скамьи с партами являли единое целое. Перед началом урока, садились за парту, откидывая её крышку, ставя в специальную нишу портфель, из портфеля на парту доставали всё необходимое для предстоящего урока, а затем опускали крышку.
Ещё в первом классе специально на партах стояли чернильницы, поскольку учились писать пером, на уроке, называемом «чистописанием». Для этого урока использовали особые тетради, разлинованный под углом в 45°. И при помощи этой разлиновки отрабатывали каллиграфический подчерк, выводя правильные буквы, с определённым наклоном и толщиной – в местах закругления буква должны быть потолще.
Полгода обучали чистописанию: начиная с палочек, точечек, закорючек, и заканчивая буквами, слогами и целыми словами. Между прочим, это довольно трудно – овладеть перьевым письмом, потому что нередко выходили кляксы, и поэтому постоянно следовало помнить об использовании промокашек во время чистописания.
Когда научились писать пером, только тогда уже со второго класса разрешили пользоваться шариковыми ручками.
– То есть шариковые ручки в то время уже были?
– Были, но пером писали специально, чтобы выработать каллиграфический подчерк.
Зимой построили около школы большую-пребольшую горку. После уроков, перед тем как уйти домой, все залазили на эту горку, и гурьбой на портфелях съезжали: «эй сторонись!» – только успевали крикнуть, но конечно никто не уступал, и получалась куча-мала. Домой приходили все в снежных катышках, ставили валенки на печку, штаны туда же – сушиться… Ещё дети любили «мерять сугробы»: уходили в самую толщу снега на каком-нибудь поле или огороде, и затем лепили там окопы. Катались на лыжах, ходили на медвежью гору – медвежья гора возвышалась за железнодорожной линией.
Но вот однажды, в классе пятом, Пушинка и её подружки решили к новому году срубить по ёлке. И после школы собрались на лыжах идти за маленькими деревцами: взяли топоры, верёвку, путь предстоял неблизкий. И поэтому когда дошли до медвежьей горы, уже стемнело. Когда же с добычей выходили обратно из леса, было совсем темно и жутко, и вдалеке в посёлке уже горели огни. Но по ёлке всё-таки однобокой срубили. Елки были неказистые, но куда деваться – принесли, поставили дома, зато всё сами сумели, совсем как взрослые подготовились к новогоднему празднику.
Январь 2013
Туфли и портфель к первому сентября
Во времена Великой Отечественной войны, из-за того, что практически всех взрослых мужчин призвали на фронт, тяжёлые сельскохозяйственные работы целиком легли на плечи женщин и детей.
Нас (вспоминает моя бабушка о времени, когда ей было около семи лет), малолетних ребят, посылали сначала на поле, а затем отправляли на «ток» – так назывался процесс молотьбы зерна, когда снопы клались под молотилку, при помощи которой извлекалось из колосьев зерно. Сезон сбора урожая, обработки зерна был самым напряжённым: днём работали на поле, а ночью молотили, и затем всё получившееся зерно отправляли на фронт, и никаких тебе выходных и отпусков в военную пору не давали.
Мне тогда стукнуло как раз семь лет, и в сентябре я готовилась пойти в первый класс. В самый последний день перед учёбой мама попросила меня унести сестре яиц и масла, которая жила в соседнем Васильевском посёлке. А бригадир в ответ запротестовал: «Трудодни скостишь – врагом народа станешь!». Получается, что даже в последний день перед школой не полагалось нам отдыхать.
Но всё-таки я отпросилась, и отправилась к сестре прямиком через лес, разделявший наше и сестринское поселения. Точно не скажу, сколь лесная дорога была длинна, «чёрт говорят мерил, да верёвка порвалась», но предположительно расстояние в восемнадцать – двадцать километров, а может и больше.