Записки шкраба на пенсии. Книга вторая
Шрифт:
Мое назначение, однако, могло и не состояться по одной простой глупости. Когда мои документы дошли до ГУКа (Главное управление кадров МО СССР), бывший командир Борисоглебского полка, которого я сменил на этой должности и ушедший инспектором в ГУК Иванов Николаевич Александр, отслеживал мое назначение и, к сожалению, в самый нужный момент ушел в отпуск. Специалист, которому он поручил следить за прохождением моих документов, просто об этом забыл, и в очередной приказ министра обороны о назначении старших офицеров моя фамилия включена не была. В этот момент у меня в полку, причем при моем руководстве полетами произошла очередная авария. Курсант третьего курса забывает после выпуска шасси добавить обороты и усердно, но тщетно пытается удержать самолет в горизонтальном полете, выбирая, что есть мочи ручку управления самолетом на себя. Это естественно приводит к потере скорости и сваливанию самолета в штопор.
После аварии понаехало туча комиссий, одна во главе с заместителем главкома ВВС начальником ВУЗов ВВС. Я уже был уверен, что плавно накрывается медным тазом мой перевод в Москву. Но тут, вот что значит судьба, звонит мне Иванов и говорит, что он вернулся из отпуска и в уже подписанный министром обороны приказ сумел вставить мою фамилию, и я назначен в ЦИБП МО СССР. Так что на все комиссии, которые понаехали в училище и в полк с разбирательствами и оргвыводами я смотрел уважительно, но уже ничего не опасаясь. Знаете, как приятно чувствовать себя «пофигистом». В результате за эту аварию мне даже выговора не объявили.
Глава 2. Мое становление в качестве эксперта-расследователя
И вот я в СБП. Начальником Службы на тот момент был генерал-полковник Русанов Евгений Александрович. Когда я ему представлялся по случаю назначения на новую должность, первым делом он меня спросил какие и сколько взысканий у меня на тот момент есть. У меня было два строгих выговора от командующего авиацией Московского округа генерал-полковника Дмитриева Игоря Михайловича. Взыскания были объявлены за две аварии на самолетах МиГ-21, обе из-за остановки двигателя после попадания в него птиц, одна на взлете, другая на посадке. Русанов, понимая, что это «дежурные выговора», тут же при мне набрал командующего по телефону и предложил Дмитриеву снять с меня эти взыскания. Дмитриев с ним согласился, тем более, прошло уже более года с момента их объявления и к тому же эти два уважаемых генерал-полковника каждый день близко общались, так как обедали в одной столовой, потому что Служба находилась на одной территории с командованием авиации Московского округа на Ходынке.
Эмблема Службы безопасности полетов авиации Вооруженных Сил Российской Федерации.
Начальником нашей второй Инспекции был генерал-майор Герасимов Юрий Викторович, сыгравший в моей судьбе одну из главных и положительных ролей. Начнем с того, что в Службу я попал благодаря его рекомендации. Где-то весной 1989 года он ездил с инспекционными целями по авиационным полкам и в том числе попал и в мой родной Борисоглебский полк. На тот момент я был командиром этого полка и видно каким-то образом ему приглянулся, и генерал Герасимов дал мне рекомендацию для перевода в Службу.
Подготовку в качестве инспектора-расследователя со мной проводил заместитель Герасимова полковник Тимченко Юрий Андреевич. Очень грамотный методист, который помог мне освоить науку расследования и, я надеюсь, стал понимать, что и как надо делать при расследовании авиационного происшествия. Несколько раз Герасимов и Тимченко съездили со мною на расследования, я у них перенимал их богатый опыт в этом сложнейшем искусстве. Также я надеюсь, перенял способность, не торопясь и методически грамотно проводить расследования у начальника своего отдела полковника Голошумова Александра Николаевича. Одно из первых расследований под его руководством, в котором я участвовал, можно сказать в качестве стажера, была катастрофа самолета Су-17 в 1990 году в Марах (Туркмения). Самолет столкнулся с землей при выполнении бомбометания в составе пары. Потом была авария вертолета Ми-8 в Аральске (Казахстан), авария самолета Миг-21 в Канте (Узбекистан), пилотируемого курсантом кубинцем, катастрофа самолета Су-24 в Бобровичах и самолета Су-25 в Поставах (Белоруссия) и много-много других авиационных происшествий. Наряду с непосредственным расследованием авиационных происшествий я привлекался в качестве эксперта при проведении более чем тридцати экспертиз по уголовным делам, возбужденным за авиационные происшествия. Причем эти уголовные дела возбуждались прокуратурами всех силовых структур, начиная от Пограничных войск и заканчивая МЧС. Я должен сказать, что экспертиза это то же расследование только без выезда на место авиационного происшествия. То, что у нас зачастую показывает телевидение, когда после громкой катастрофы на экранах появляются «специалисты» и начинают выдвигать версии одна абсурдней другой, это профанация и зарабатывание фальшивого имиджа. Эксперт, во-первых, должен иметь соответствующую квалификацию, а во-вторых он несет уголовную ответственность за результаты своей работы.
Хочу рассказать об одном трагикомичном событии, которое случилось в нашей Службе и немного характеризует обстановку в армии и Москве того времени. Случилось это 2 сентября 1994 года. В газете «Комсомольская правда» появилась статья «На улицах Москвы можно наступить на военную тайну». В те времена так называемая толстушка – пятничный номер этой газеты – пользовался большим успехом. В этих номерах появлялись разные интересные и злободневные журналистские расследования. Так и в этом номере было такое расследование. Корреспондент газеты якобы нашел на улице, как им было сказано возле одного из питейных заведений, рабочую тетрадь с грифом «Секретно». По дороге на службу я купил экземпляр этой газеты, из статьи в которой понял, что информация, изложенная там, касается одного из офицеров нашей Службы. В аннотации к статье журналист не поскупился на эпитеты хозяину данной тетради и характеристике места ее нахождения. Решив, что дело пахнет керосином, как для нашего офицера, так и для Службы в целом, я начал действовать. Происходило все это в субботу, никакого начальства на службе не было и решение мне пришлось принимать самостоятельно. Я узнал (по ксерокопии на обложке газеты), что тетрадь эта принадлежит подполковнику нашей Инспекции, назовем, его Андрей Уткин, который накануне должен был уехать в командировку в Липецк для выполнения полетов по личной программе. Я связался по телефону с Андреем и узнал от него обстоятельства пропажи тетради. Оказывается перед отъездом в Липецк он поехал на личном автомобиле в бухгалтерию для получения командировочных денег (зарплаты не было уже пару месяцев). Автомобиль он оставил на стоянке возле здания Минобороны на Старом Арбате. В автомобиле находилась его шевретовая куртка и портфель с документами, в котором лежала и эта злополучная тетрадь. Вернувшись из бухгалтерии, он не сразу обнаружил пропажу куртки и портфеля, так как они лежали на заднем сидении. Тетрадь он взял для проведения занятий по безопасности полетов с летным составом Центра, которые ему было поручено провести. То есть никакой потери тетради, тем более в нетрезвом состоянии, как говорилось в статье, не было. Я сказал Андрею, чтобы он немедленно подключал к поискам тетради своего отца генерала, бывшего заместителя начальника штаба авиации Московского военного округа.
Сам я пошел другим путем. В здании, которое занимала наша Служба, находилась прокуратура Московского военного округа. Я пошел в прокуратуру и хотел обратиться к дежурному по прокуратуре с заявлением о пропаже секретной тетради у нашего офицера. В комнате дежурного находился следователь, который при мне по телефону получил задачу от своего руководителя разобраться с фактами, изложенными в статье в газете «Комсомольская правда». Этот следователь при мне делится своими эмоциями с дежурным: «Как я буду искать виновного в пропаже тетради». Я ему говорю, что искать никого не надо, я сам пришел. То есть получилось как в поговорке «На ловца и зверь бежит». И тут-то все и началось. Следователи по своей линии стали выяснять автора статьи, и как к нему попала тетрадь с секретными данными. Мы со своей стороны стали выяснять насколько секретными являлись данные, изложенные в тетради. С нами на одном этаже в здании на Ходынке как раз располагалось подразделение главного штаба ВВС, отвечающее за мероприятия по Договору об Открытом небе. В этом отношении гражданину Уткину крупно повезло. Специалисты этого подразделения, изучив тетрадь, дали заключение, что информация, изложенная в ней, секретной не является. Но нашей Службе от этого легче не стало. Нас предупредили, что к нам на днях прибудет комиссия из Минобороны по проверке секретного делопроизводства. Начальник Службы поставил всех нас на уши. Он приказал проверить все свои тетради, тумбочки, столы и все, где может быть, что-то секретное и уничтожить. А как уничтожить, это же сотни килограммов макулатуры. Как раз в этот день полковник Володя Грищенков прибыл представляться к новому месту службы в парадной форме одежды. Командир назначил его старшим по уничтожению всех следов «теневой» секретности в нашей Службе, не оформленных как положено по приказу о секретном делопроизводстве. Решение было принято следующее. На заднем дворе штаба авиации Московского округа находилось специально организованное место для сжигания ненужных бумаг и вот туда мы все стали сносить свою подозрительную в плане секретности документацию. Володя через пару часов, кочегаря в этой топке, стал похож на черта из преисподней. Весь в саже и копоти, но с поставленной задачей к концу дня успешно справился. Приехавшая на следующий день комиссия недостатков в секретном делопроизводстве не обнаружила. Полковник Уткин, начальник его отдела, начальник и заместитель начальника нашей Инспекции получили по строгому выговору. А мы все стали аккуратнее работать с секретными документами.
Было конечно больше трагичного в расследованиях, но были и комичные эпизоды. Расскажу об одном из них.
Идет 1992-й год, я с семьей отмечаю день рождения старшего сына, сидим, как положено за столом за рюмкой чая. Квартиру только что получили, и городского телефона (не говоря уже о мобильном) тогда еще не было. Зато у меня была договоренность с сослуживцем Колей Агеевым, который жил в соседнем доме и телефон ему уже был проведен, что для срочного вызова меня на расследование будут звонить ему, и он будет мне передавать это сообщение. Так вот сидим мы за столом, никого не трогаем, культурно отдыхаем, как вдруг прибегает жена Коли Агеева и требует меня к телефону. Побежали к ним, а наши дома стоят напротив друг друга, есть такой мини военный городок в Москве. Дежурный по Службе сообщает мне о том, что под Энгельсом столкнулись «три стратега – самолеты Ту-95» и мне надо быть готовым к отъезду на расследование по дополнительной команде. Вернулся я к столу, договорившись с супругой Николая, чтобы больше не бегать, она вывесит на балкон простынь, если последует команда выезжать. Продолжаем отмечать день рождения, и вдруг сын показывает на балкон сослуживца, а там висит простынь. И я рванул с тревожным дипломатом в неизвестность. Маршрут служебного автомобиля на аэродром вылета был предварительно уточнен у Юрия Викторовича Герасимова, он был назначен заместителем председателя комиссии по расследованию. В районе метро Выхино, он меня подобрал и был очень удивлен, как это я умудрился, во-первых, правильно выбрать место подсадки, а во-вторых успеть быстрее них оказаться у места встречи. К слову сказать, за все время, пока мы жили без телефона, я умудрился ни разу не опоздать на выезды, в какое бы время они не были, и ночью и в выходные дни.
На этом чудеса не кончились. После прилета в Энгельс, комиссия разделилась, часть полетела на вертолете на место падения самолетов, а вторая часть, в которой оказался и я, стала собирать всю документацию по данному полету. К вечеру собрались опять все вместе и стали делиться информацией, полученной к тому моменту. Был в нашей комиссии инженер-эксперт Саня Шестаков очень грамотный и профессиональный парень, который был в той части комиссии, которая осматривала место происшествия. Так вот он все время искренне и очень эмоционально удивлялся. «Как же так такие огромные три самолета и ни одного куска лопасти винтов». Мы все с удивлением на него смотрим и спрашиваем: «Саня, а какие лопасти ты искал?» «Ну как же, лопасти винтов самолетов Ту-95». Мы все заржали, и рассказали Сане, что на самом деле столкнулись два самолета 3МС-2, а не три самолета Ту-95, как нам вначале сказал наш дежурный по Службе.
При расследовании этой катастрофы в Энгельсе я встретился со многими своими однокашниками по училищу. Я ведь тоже учился на «стратега» и окончил Тамбовское училище дальней авиации.
Самолет 3МС-2 – фото из архива автора
Глава 3. Расследование авиационных происшествий
После совершения авиационного происшествия практически всегда возбуждаются уголовные дела, с этим я не могу не согласиться. Но я не могу согласиться с принципом возбуждения этих уголовных дел. Они заводятся автоматически по ст. 351 УК РФ «Нарушение правил полетов или подготовки к ним». То есть априори назначается виновный в случившемся. Я следователям задаю всегда один и тот же вопрос. Когда, к примеру, обнаруживают труп в лесу, следователь же не заводит сразу дело на лесника за нарушение им правил эксплуатации лесного хозяйства. Для начала надо хотя бы предварительно разобраться, что к чему, а потом уже и дело заводить по определенной статье УК РФ. Я был экспертом на нескольких судах, где обвинялись экипажи по данным статьям, зачастую обвинение не смогло доказать вину экипажей. Я уверен, что так просто удобней следователям вести свое следствие, думать не надо. Но выводы их следствия основываются на материалах экспертов и специалистов, проводящих свое расследование, и без их выводов ни одно уголовное дело не будет объективным и не дойдет до суда. Однажды я был председателем комиссии, когда один очень шустрый следователь, прибыв на место авиационного происшествия раньше членов комиссии, изъял приборную доску самолета как вещественное доказательство. Я у него потом спрашиваю, что ты с ней будешь делать. Он позже был вынужден отдать эту доску в комиссию и поставить перед нами задачу на проведение летно-технической экспертизы. Вы кстати знаете, что, например моя пенсия, в относительных величинах на 46% меньше, чем у военных следователей. Так распорядился закон «О военных пенсиях», военные пенсионеры получают с 2012 года пенсию в размере 54% от заслуженной пенсии с учетом всех критериев, а военные прокуроры и следователи – в полном размере. Чем они лучше других военнослужащих мне абсолютно не понятно.