Записки шкраба на пенсии
Шрифт:
Таким образом, в августе 1968 года, пройдя горнило войскового приемника, медицинской комиссии, вступительных экзаменов и психологического отбора я был зачислен на первый курс Тамбовского высшего военного авиационного училища летчиков Дальней авиации им. Героя Советского Союза Марины Михайловны Расковой. Счастью моему не было предела.
Это я, после поступления в училище. Ура, товарищи!!!!!
Источник – фото из архива автора
Глава 2. Училище, первый курс
«ТВВАУЛ – родная наша школа, здесь корифеев светлые умы, здесь принимают лиц мужского пола, которыми являемся и мы».
Эпиграфом к этой главе моих записок, я выбрал слова из песни, можно сказать гимна нашего курса, которую написал мой однокурсник Сергей Толстой, в ней очень ярко, правдиво и с юмором показана жизнь курсантов в нашем училище.
Мне до поступления в училище казалось, что летное училище это только самолеты и полеты. На самом деле обучение в училище началось с прохождения курса молодого бойца. Это значит – подъем в 6.00, физзарядка, завтрак и обучение строевым приемам, обед, опять строевая, ужин и отбой в 22.00. И так шесть дней в неделю.
Обучение солдатским навыкам начинается с обучения искусству наматывания портянок. Со стороны может показаться совсем несложно, подумаешь, обмотал ногу куском тряпки и ходи себе сколько влезет. А вы попробуйте. Оказывается это целая наука. Если портянки намотать неправильно, мучиться будешь целый день, натрешь на ногах мозоли и боец из тебя никакой. У меня до сих пор остались следы на икрах ног от потертостей, которые я получил по неумению. Эту науку мы осваивали под чутким руководством старшины курса и наших же ребят курсантов, поступивших в училище со срочной службы, имевших опыт обращения с портянками, таких у нас было человек двадцать.
Опять же гимнастерка требует свежего подворотничка, который надо подшивать каждый день. На утреннем осмотре старшина классного отделения за несвежий подворотничок, неблестящую бляху на ремне, грязные сапоги или неаккуратную прическу мог объявить наряд на кухню или дневальным по казарме. Ежедневное подшивание подворотничка было такой рутиной, от которой хотелось избавиться. Я однажды не очень хорошо пошутил с моим товарищем Славой. Я ему подсунул свою гимнастерку, когда он отлучился куда-то по своим делам. Слава вернулся и стал подшивать подворотничок на мою гимнастерку. Я ему, правда, честно сказал спасибо после окончания работы.
В наряде по кухне основной задачей, которую можно было доверить нам неоперившимся еще салагам, была чистка картошки. Если вы сейчас скажите – какая ерунда почистить картошку, то вы глубоко заблуждаетесь. Картошки этой надо начистить целую ванну. Вы только представьте себе, что это такое – целая ванна картошки. Для понимания объема процесса, зайдите в ванную комнату и посмотрите на ванну, вам станет плохо только от вида, а что было с нами, когда выпадало такое счастье испытать наяву. Как правило, электрическая картофелечистка была всегда неисправна, и чистить картошку надо было вручную. Так что наряд на кухню считался самым суровым и его старались избегать любыми способами.
Не слабой проверкой организма также было надраить мастикой нашу казарму. Казарма представляла собой помещение размером 100х40 м на двести с лишним человек с двухъярусными койками в восемь рядов (на них хорошо было «уголок» тренировать). Так вот этот «аэродром» надо было натереть до блеска приспособлением типа огромной щетки с ручкой, весом килограммов пятнадцать, называемой в простонародье «Машкой». Ее надо было таскать и растирать ею мастику по полу. Хорошо хоть это счастье выпадало не каждый день, а раз в неделю.
Еще одно обязательное наше занятие по утрам – это уборка территории. А территория военного городка в Тамбовском летном училище это что-то грандиозное. Сам процесс, я думаю, вам объяснять не надо, все видели работу двориков, все то же самое, только с придирчивой проверкой результатов уборки нашим знаменитым старшиной. По весне добавлялось пробитие от смерзшегося снега и льда водостоков под мостиками на пешеходных тротуарах. Для этого один из нас должен был вверх попой с саперной лопаткой в руках залезать в эту дыру и пробивать там проход для воды как шахтер кайлом добывает уголек. Наш ротный старшина Григорий Антонович Козелецкий, этих старателей, любя, называл «Мичуринцами». Я вас еще не до конца напугал? Шучу, больше не буду. Летать все равно прекрасно и кто этого не испытал, тот не поймет, поверьте мне пока на слово. Для этого прекрасного «далека» мы готовы были преодолеть все трудности.
Короче, по началу, такой ритм жизни и напряжение мой организм не выдержал и однажды где то через недели две-три утром я не смог встать с кровати из-за общего недомогания, ломоты во всем теле и слабости. Я думал, что смогу спокойно отлежаться в кровати, отдохнуть, набраться сил, а уж потом как встану, да как освою сразу всю солдатскую науку. Но не тут-то было.
Нашему курсу ужасно повезло со старшиной курса, я не шучу. Нам достался самый опытный, самый уважаемый всем училищем, а для нас, в начале, самый страшный старшина курса – Григорий Антонович Козелецкий. Он был грозой для всех нарушителей и разгильдяев. Под его зорким глазом не могли пройти незамеченными ни одно нарушение, грязь или непорядок в казарме или во внешнем виде салабонов, которыми мы на тот момент являлись. Но с другой стороны – заботливый и чуткий командир, не зря Александр Васильевич Суворов про таких говорил: слуга царю – отец солдату. О нем ходила байка, что, принимая смену очередного наряда по казарме при проверке санузла его любимым выражением было: «Писсуар должен блестеть так, чтобы из него можно было чай пить».
И вот этот страшный старшина пришел после подъема в казарму и обнаружил мое неподвижное тело под одеялом на кровати. Его возмущению не было предела. Его незабываемое мною до сих пор обиженное, в какой-то степени, восклицание: «Это кто здесь лежит» я помню очень отчетливо до сих пор. Оно прозвучало, наверное, точно также как в сказке «Маша и три медведя», типа – кто посмел лежать на моей кровати. Когда я ему ответил, что я заболел, его ответ был кратким и беспощадным: «Больные должны лежать в лазарете, а не в казарме». Я еле сполз с кровати, и покандыбал в санчать. В санчать я шел, действительно держась за стенку. Но Григорий Антонович (отеческая душа) назначил свободного от службы дневального по казарме меня сопроводить, дабы со мной по дороге чего-нибудь нехорошего не приключилось. В санчасти меня естественно приняли, замерили температуру, которая оказалась больше нормы, и уложили в кровать.
Проснулся я где-то часов через двадцать абсолютно здоровым и был готов дальше переносить стойко все тяготы и лишения военной службы. Но оказалось, что я зря надеялся на быстрый возврат к своим коллегам в родную казарму. Процесс моего «излечения» оказался очень даже с точки зрения медицинской науки сложным и длительным. Врач, осмотревший меня, ничего не обнаружил и, на всякий случай назначил мне сдачу всех возможных анализов. В анализах он увидел что-то для него непонятное и решил на всякий случай понаблюдать за мной в санчасти. Все это наблюдение в общей сложности продолжалось ну очень долго – недели две. Все-таки речь шла о здоровье возможного будущего военного летчика и отношение к нему должно быть максимально серьезным. На мой взгляд, еще одним фактором, моего принудительного лечения было почти полное отсутствие больных в санчасти и медперсоналу было просто скучно.