Записки военнопленного

Бобров Дмитрий

К концу второй недели меня начали выводить на процедуры. Сначала это был рентген. Потом проверка у окулиста — чтение больших и маленьких букв на стенде. Затем так называемая «шапочка» — снятие энцефалограммы мозга. Шапочкой эту процедуру называли потому, что она заключается в подсоединении к голове двух десятков датчиков со змеевидно тянущимися подобно волосам Медузы Горгоны проводами. Как будто на череп одевают шапочку, кажется находящуюся в неком родстве со шлемом из комплекта электрического стула. Люди в белых халатах положили меня на кушетку в тёмной комнате, подключили резиново-пластмассовый электрический прибор и, склонившись над экранами, долго изучали показатели активности биотоков моего головного мозга.

Следующим элементов обследования была беседа с психологом. Молодая женщина показывала чёрно-белые картинки нарисованный на квадратных кусочках картона, а я должен был сообщать о возникающих у меня ассоциации. На картинках были изображены лужа, топор, чердак, верёвка и тому подобные обычные по сути предметы

и приходилось называть произвольно всё, что приходило на ум так как многие картинки не вызывали вообще никаких ассоциаций. В заключение я получил лист бумаги, карандаш и задание нарисовать не существующее в природе животное, некое фантастическое существо. Я изобразил женщину с косой и змеиным хвостом вместо ног.

В завершении общения психолог вручила мне состоящий из нескольких сотен вопросов тест. В течение суток я должен был утвердительно или отрицательно на них ответить. Там были вопросы, написанные в форме утверждения, наподобие, «временами я чувствую, что умираю» или «было бы лучше, если бы все законы отменили». Большинство вопросов казались странными, например, «иногда мне хочется ломать вещи, бить посуду», «кошмарные сны снятся мне почти каждую ночь», «иногда я испытываю ненависть к членам своей семьи, которых обычно люблю». Одни и те же по значению вопросы бесконечно перефразировались, хотя некоторые были довольно оригинальны. Например, утверждение «мне нравится читать сказки Андерсена „Гадкий утенок“ и „Стойкий оловянный солдатик“» или «если бы я был журналистом, то предпочел бы писать о спорте». В общем, было впечатление, что тест составил настоящий сумасшедший, возможно один из пациентов учреждения и что дают его испытуемым с одной только целью посмотреть, какую реакцию он у них вызовет.

Спустя три недели одичание, вызванное условиями содержания на отделении экспертиз, достигло критической концентрации. Без прогулок, находясь практически 24 часа в сутки в тесной камере с голыми стенами, я поневоле проникался странным эмоциональным состоянием, наверное, похожим на экстатический настрой религиозных отшельников. Здесь невозможно было воспользоваться бритвенными принадлежностями, а в душ водили пока один лишь раз, из одежды давали одни мятые пижамы, на кровать стелили древние матрасы с сыпавшимися из них белыми перьями, а на постельное бельё не хотелось лишний раз смотреть, дабы не портить себе настроение. В один из дней по стенам внезапно поползли тёмные точки, десятки и сотни тёмных точек; это была орда ищущих пристанище тараканов и, хотя они в отличие от клопов не кусают людей, такое соседство не могло не прибавить радости. Долгая изоляция в невообразимо тесном пространстве, отсутствие возможности получать позитивные эмоции от общения с родными, убогая одежда давно изношенная поколениями психов и общее чувство дискомфорта создавали соответствующий негативный настрой, ментальную ауру сумасшедшего дома. Как будто психиатры специально доводили людей до психоза, или по крайнеё мере всеми силами формировали у своих пациентов облик душевнобольных. В мятых рваных пижамах, нестриженные и небритые, пациенты отделения психиатрической экспертизы действительно поголовно выглядели как настоящие психи и ко дню врачебной комиссии внешний вид и эмоциональное состояние каждого реально начинали соответствовать статусу потенциального нервнобольного. Словно мотивация врачей напрямую зависела от состояния, до какого они доводили людей, а постоянное удовлетворение садистических наклонностей стимулировало низкооплачиваемый труд психиатров. В таком случае они были бы возмущены и шокированы нарушением освящённого многолетней традицией ритуала, если бы вдруг охранник привёл вместо обросшего оборванца солидного чисто побритого человека в приличной одежде.

В день врачебной комиссии набожный бородач, он же серийный убийца молился много усерднее, чем всегда, ну а мне казалось, что никаких решений там не принимают, что все решения принимаются заранее на основании вороха бумаг скапливающихся на столах врачей-психиатров. Как выяснилось, чтобы не волновать пациентов их держали в неведении о результатах комиссии и только в Крестах человек вдруг закрытый не в свою камеру, а на психическое отделение «6.1» понимал, что признан невменяемым. Я же рассчитывал на признание своей вменяемости и на возвращение в крестовскую камеру 791. К счастью, моя надежда полностью оправдалась — по окончании четырёхнедельной экспертизы меня признали психически вменяемым и отправили обратно.

Кресты: 791, 769, 780

Увидев себя в зеркале, я присвистнул: заросший и небритый я был сам на себя не похож. Подзабытая за месяц суровой экспертизы белизна камеры 791 била по глазам, обилие вещей шокировало. Хотелось побыстрее прийти в себя, принять человеческий облик, восстановить расшатавшуюся за последний месяц нервную систему. Как будто я приехал не с экспертизы в тюрьму, а из тюрьмы домой!

Петя всё так же днями напролёт писал ходатайства, отжимался и освежал знание английского языка. Тихо говорил о новостях страны радиоприёмник, из окна струился яркий солнечный свет, и жизнь камеры 791 наполненная покоем и размеренностью наполняла меня стабильной уверенностью в завтрашнем дне, о которой и мечтать не приходилось на отделении психиатрической экспертизы тюремной психбольницы.

Появился в 791 и новый сокамерник —

пожилой невысокого роста человечек с суетливыми жестами рук, подрагивающим морщинистым лицом и испуганными глазами. Бывший моряк, объездивший весь свет, принадлежал к породе людей иногда встречающихся среди арестантов — отряду полубезумных жалобщиков вечно обложенных законами и кодексами и строчащих по любому поводу протесты в прокуратуру, европейский суд по правам человека и надзорные инстанции. Сам подход, подразумевающий отстаивание своих прав вместо равнодушного отношения к нарушениям со стороны сотрудников МВД и Минюста, мне импонировал, однако я быстро понял, что здравый смысл не самое сильное качество моряка. Скорее данное качество у него отсутствовало, зато присутствовало основанное на иллюзорных представлениях мышление с признаками неадекватного восприятия действительности и психованным поведением. Для правильной стилистики направляемых в присутственные места жалоб поистине краткость является сестрой таланта. Максимальная чёткость и немногословность, подкреплённая надёжной аргументированностью является залогом успеха. Однако писания сокамерника совсем не соответствовали вышеуказанным требованиям, являясь с юридической точки зрения сущим бредом и незнанием закона. Он жаловался не на реальные нарушения, а на воображаемые и делал это совершенно некомпетентно, словно специально добиваясь того, чтобы его жалобы отправлялись на дно мусорных корзин. Составляя новые многословные протесты на действия следователей и решения судей, он фанатично верил в свою правоту, с пеной у рта был готов доказывать необходимость написания каждой запятой, даже если более знающие сокамерники придерживались противоположного мнения. В обдумывании и написании жалоб проходило вся его тюремная жизнь, среди заключённых в среднем юридически совсем неграмотных, он пользовался популярностью, составляя по их просьбам документы любого рода. Я обрадовался, когда через день его перевели.

От адвоката я узнал неожиданную новость. Оказывается, две недели назад состоялось заседание суда и поскольку меня не доставили из-за продолжавшейся экспертизы, судья перенесла рассмотрение дела на конец октября, т. е. ещё на два месяца. Похоже, процесс надолго затягивался.

Неприятности начались внезапно. Оперативник Стебенёв был в отпуске и не мог нам помочь, а быть может и не стал бы помогать, хотя мы выплачивали ему солидную сумму за камеру. Я даже думаю, что сотрудники администрации учреждения специально разработали такую тактику — делая жизнь арестантов предельно нестабильной, они создавали предпосылки для получения ещё больших взяток. И те, кто решал вопросы с администрацией, были подвержены «взрывам» и разнообразным «подставам» мусоров даже в большей степени, чем никому ненужные неплатёжеспособные «сироты» из бомж-отелей. Короче говоря, нас с Петей внезапно назвали с вещами на выход и перевели в другую камеру — расположенную прямо напротив, 769. Пока Стебенёв был в отпуске, закреплённые за ним камеры находились в распоряжении другого опера, и он просто продал нашу камеру одному бандиту из средней по значению бригады. Мы не платили этому мусору и резон помочь нам, вернув наше жильё, он мог увидеть, только получив немалую сумму. А поскольку он уже получил гонорар от нового хозяина 791, то взывать к справедливости было бессмысленно — до наших проблем никому не было дела. Оставалось ждать возвращения Стебенёва, хотя я был уверен, что опера между собой всегда найдут согласие, а зэки останутся для них только разменной монетой и средством извлечения новых прибылей. Значит, нужно было готовиться либо к новому переезду, либо оставаться в 769. Но последний вариант был абсолютно неприемлем для нас.

Впервые я оказался в настолько откровенно бомжовской хате. Тёмно-пыльная гробница 769 не походила на жилое помещение, но выглядела как грязный сырой подвал. На чёрных стенах висели обгоревшие оборванные картинки с обнажёнными девушками из глянцевых журналов, а под ними непрерывно шуршали клопы. Из сломанного окна дул пронизывающий сквозняк, а по грязному полу были раскиданы большие куски застывшего бетона и половинки кирпичей (видимо, кто-то пытался продолбить стену, пробив дыру в соседнюю камеру). Вместо мусорного ведра бывшие жильцы 769 использовали пространство под кроватью, и там всё было завалено смятыми газетными листами, рыбьими костями, окурками и пылью. Унитаз же словно был перенесён из бесплатного советского общественного сортира вместе с железной раковиной умывальника десятилетия назад потерявшей свою эмаль. Освещение представленное торчащим из-под потолка проводом с вкрученной в патрон перегоревшей лампочкой не функционировало, и нам пришлось приложить немало усилий для его починки.

Приготовление пищи становилось серьёзной проблемой, потому что розетка замыкала и искрила, представляя реальную опасность поражения электрическим током. Окна бомжатника выходили не на набережную Невы, а на расположённую во дворе помойку СИЗО, где среди тысяч пустых консервных банок копошились сотни отвратительных серых крыс.

В общем уже после 20 минут нахождения в 769 мы с Петей поняли, что жить здесь не сможем и, схватив мобильники, начали дозваниваться до Медведя с криками о помощи. Выслушав нас, Витя пообещал решить вопрос в течение дня, и мы даже не стали распаковывать вещи, ожидая спасительного стука в дверь. Прошли три тоскливых безрадостных часа, и вдруг дверь камеры отворилась и на пороге появилась коренастая фигура Медведя.