Записки. Том II. Франция (1916–1921)
Шрифт:
Генерал или полковник Сахаров, игравший раньше какую-то роль на востоке, стал руководить действиями трех групп с громким наименованием главнокомандующего. Генерал Занкевич характеризует его ограниченным и самонадеянным молодым офицером, но обладающим характером. Он импонировал адмиралу Колчаку фразами и высокословием, и последний ему уступал. «Я, главнокомандующий, несу на себе ответственность перед Родиной!» – и т. д. повторялось постоянно, и бедный адмирал не замечал, что за этими словами нет содержания и, вместо того чтобы убрать молодца, соглашался. Да и кем заменись? Занкевича поставили в роль начальника штаба Колчака, но как-то неясно, ибо, в сущности, он был в роли генерал-квартирмейстера. Ознакомившись в течение первых дней с положением в Омске и затем на небольшом участке фронта, близ железнодорожной магистрали, Занкевич убедился, что собственно войск нет, а есть вооруженная толпа на санях и без них,
Тем не менее какие-то директивы писались, о предположениях ссорились, как будто есть армия и можно что-то сделать.
Убедить адмирала Колчака перенестись в Иркутск и объявить о сборе Национального Собрания в Иркутске, Занкевич не мог. По словам Занкевича, сбор этого собрания, который, по его мнению, должен был представлять одних большевиков, позволил бы адмиралу все-таки выиграть месяца 3–4 на устройство в Иркутске войск. Затруднения выражались также в острых отношениях к чехословакам. Корень их был в прошлом, в личных недоразумениях Гайды {433} с адмиралом, и передавшиеся затем в массу. Но, добавляет генерал Занкевич, чехословаки в своих личных отношениях к русским представляли элемент, родственно относящийся к нам. Сотни, может быть, тысячи жизней спасены ими при дальнейшем развитии общего развала.
433
Гайда Радола (Гайдль Рудольф, 1892–1948), чехословацкий политический и военный деятель. Весной 1916 прибыл в Россию, где вступил добровольно в 1-ю Сербскую дивизию; в 1918 г. командир полка Чехословацкого корпуса, в 1919 – генерал-майор, командующий Сибирской армией в составе войск А.В. Колчака. С 1920 – на службе в вооруженных силах Чехословацкой республики.
Чехословаки представляли все-таки сплоченную войсковую силу, и не будь этих несчастных недоразумений, они могли бы оказать большие услуги. Но, в конечном периоде они исключительно были заняты мыслью добраться до Владивостока, и оттуда домой. Дорога на протяжении 4–5 тыс. верст была запружена их эшелонами, медленно продвигавшимися на восток, местами с боем с бандами и в спорах с обессиленной железнодорожной администрацией. Очень это было похоже на возвращение из Манчжурии нашей армии в 1905–1906 гг.
Эта загруженность дороги, при доведенной до минимума проводоспособности и пропускной способности дороги, сокращавшейся еще от производимых бандами разрушений, делали выезд из Омска затруднительным.
Вследствие высокопарных слов и заявлений военных и гражданских властей ранней осенью, что Омск никогда не будет очищен, а затем, когда стало очевидно, что Омск удержать нельзя, к эвакуации его приступать было поздно. 3000 поездов, по словам генерала Занкевича, были отправлены, и все остались на свою погибель на путях. Думаю, что не много, если разделить число поездов на 10. И это громадная цифра. Переполнение линии препятствовало выезду штаба, который один требовал 7 или 9 поездов. Адмирала удалось убедить и наконец в октябре он выехал, претерпевая разные мытарства в движении, вплоть до Иннокентьевской (2 месяца). Не буду входить в их описание, вероятно, генерал Занкевич изложит их подробно. По мере приближения их к востоку положение делалось все серьезнее и без помощи чехословаков адмиралу, вероятно, не удалось бы доехать до Иннокентьевской.
В пути был выработан план остановки поезда и перехода на лошадях в Монголию. С адмиралом ехал конвой в 500 человек, на который он рассчитывал, но когда на одной из станций, кажется, Тайге, они были спрошены, из 500 человек осталось с адмиралом один фельдфебель. Это было лучше. Но и план бегства через Монголию не пришлось провести. Поезд пришлось оставить, и штаб переселился в вагон III класса. Когда прибыли в Иннокентьевскую (кажется, в начала января), Жанен был в Иркутске и деятельно переговаривал со старшим чехословацким начальником. Вопрос шел о судьбе вагона адмирала. Чехословаки должны были доставить адмирала до Иркутска. Дальше, ввиду грозящей опасности, они вести вагон отказались, и охрана должна была пасть на японцев, которые отнеслись к этой обязанности уклончиво.
Генерал Занкевич должен был попытаться съездить в Иркутск, чтобы лично повидать Жанена, но это не удалось, да и надобности не было, так как генерал выехал из Иркутска на станцию Байкал, а затем в Верхнеудинск.
Адмирал остался один, а в Иркутске положение стало таковым, что каждый думал о спасении самого себя. Две с половиной недели генералу Занкевичу пришлось в чешских вагонах
Адмирал погиб. Вокруг его имени во взбудораженной массе создалась ненависть. Так всегда бывает. Всегда толпа винит кого-то и кого-то обожает, не отдавая себе отчета и не вникая в причины. <…>
Генерал Занкевич считает, что Жанен не выдавал адмирала Колчака. Я думаю, что никакой надобности ему не было предавать на гибель человека. Более того, я думаю, что он хотел спасти его жизнь, но не мог. Почему не мог? Я думаю, в подобных условиях словами ничего нельзя сделать, а у Жанена других средств не было.
Одно, что он мог сделать, это приказать спасти Колчака, т. е. приказать категорически чехословакам вывести его до станции Манчжурии. Чехословаки, может быть, приказа этого не исполнили, а если исполнили бы, то пролилась бы кровь.
Из рассказа Занкевича выношу впечатление: что в то время, когда в Иркутске боролись социалисты-революционеры и местные большевики, вообще когда все было неопределенно, крови не проливалось и адмирала вывезли бы. Занкевич говорит, что Жанен не был уверен, что приказание его будет исполнено и будто боялся пошатнуть престиж своей власти. Это объяснение не выдерживает критики. Никакой реальной власти у Жанена не было и неисполнение ничего не пошатнуло бы. Во всяком случае, приказав, он исполнил бы свой долг перед своим военным сотрудником, а престиж Франции лишь бы выиграл, да и наша взбудораженная публика, покричав, признала бы, что Жанен поступил справедливо.
Но интересно знать, какие внутренние побуждения побудили Жанена поступить иначе, т. е. почему им было сделано ни то, ни се. <…>
1-VI-20
Struve {434} et note de Tchetcherin `a Mustapha-Kemal {435} [125] .
С одной стороны Струве, с другой стороны Чичерин заявили: первый – о программе политики Врангеля, второй – в ноте Мустафе Кемаль-паши на приглашение последнего разделить борьбу против иностранного империализма. Кроме сочувствия и подтверждения прав народов на самоопределение, нота Чичерина, в сущности, ничего определенного, кроме желания немедленно завязать дипломатические и консульские отношения, не дает. Чичерин выражает согласие на 8 пунктов письма Мустафы-Кемаль-паши. Из этих пунктов останавливают внимание п. 6 и 8.
434
Струве Петр Бернгардович (1870–1944), философ, экономист, историк, с 1905 член партии кадетов, депутат 2-й Государственной думы. Участник и идеолог Белого движения, член «Особого совещания» при А.И. Деникине, министр в правительстве генерала П.Н. Врангеля. С 1920 в эмиграции.
435
Мустафа-Кемаль-Паша (1881–1938), маршал Турции. В 1923 г. основал республику, став первым президентом Турции. Позднее получил новую фамилию – Ататюрк.
125
Струве и нота Чичерина Мустафе-Кемалю.
Пункт 6 говорит о передаче вопроса о проливах конференции прибрежных черноморских стран, а пункт 8 об уничтожении сферы влияний. О русской Армении ни слова. Ответ носит дружеский и вместе с тем осторожный характер. Странно, что Кемаль-паша в числе турецких областей поместил и Батуми, а Чичерин, перечисляя эти пункты, как бы это подтвердил.
14-VII-20
Французский национальный праздник затуманился осложнением, которые вчера проявились в переговорах в Спа по поводу доставки французам угля немцами. Версальский трактат обязывал немцев доставлять 3200/т тонн угля ежемесячно. Им уменьшили это количество до 2400/т тонн. Немцы в Спа согласились доставлять до 1-го октября 1920 года 1100/т, с 1-го октября 1400/т, с 1-го октября 1921 года 1400/т с оплатой на довольствие рабочих по 50 франков с тонны. Союзники не согласны довести количество угля ниже 2-х млн. в месяц. К уплате денег совещание не подошло, но немецкие предложения определяют уплату в 50 млрд. франков, причем 20 млрд. они считают уже оплаченными.