Записки. Том II. Франция (1916–1921)
Шрифт:
Из всей бывшей кутерьмы, из потока благороднейших речей о равенстве, праве и т. п. вышло, по-видимому, то, что в жизни народов раньше играло роль: кто посильнее, тот и прав. <…>
Немецкий менталитет остался. В начале 1917 года Германия, по выражению фон Кюльмана nous avons tire l’'ep'ee [120] и мир с максималистами был заключен. Рейхстаг аплодировал. Теперь Франция a tire l’'ep'ee [121] и, вероятно, немцы удосужатся исполнить то, что они подписали. Не думаю, чтобы это занятие Майнца ухудшило отношения немцев и французов, они без этого недружелюбные. Если события протекут без инцидентов, если французские агенты не будут путаться в Руре враждебно, в смысле восстановления там порядка и политической агитации, ради обособленности этой области, как делали англичане у
120
обнажили меч.
121
ударила мечом.
У нас А.И. Деникин окончил свое существование, и его англичане везут на Мальту. Они его не оставят. Недаром Черчилль в Палате заявил, что Деникин защищает их интересы.
Но Деникин не думал защищать английские интересы, но на самом деле выходило так, и англичане ревностно ему помогали оружием и обмундированием.
Но мне никогда не закрадывалась мысль сомневаться в искренности Деникина и его соратников. Они искренно и героически боролись за русское дело. Судьба фатально сорганизовала борьбу в южных районах, он ее вел, как умел и как мог. Теперь, когда он пал, на его место встал Врангель с 15 тыс. или 20 тыс., сосредоточенными на Тавриде. Что сделает эта горсть, сосредоточенная на небольшой территории, без средств, сказать трудно. Может ли он продержаться? Помогать ему будут англичане, которые одновременно ведут переговоры с представителями советского правительства.
Удивляюсь большевикам, как они не войдут сами в переговоры. Деникин не вошел бы в переговоры, по свойству своего характера. Что сделает Врангель – не знаю. Но спасти эти 15 тыс., а может быть, и более, жизней, надо, и надо для пользы России, потерявшей так много лучших сыновей. Но как подойти к этому? Слиться с большевиками. Столько страданий пережито участниками Добровольческой армии от большевиков, что трудно, очень трудно рассчитывать на примирение. Мы издалека, не пережившие на месте все ужасы и несправедливости, не судьи, не решители в этом деле.
Я думаю, многие совершенно не знакомы с тем, что происходит у нас на юге, и обсуждать положение и делать выводы, основываясь на воображении, бессмысленно. Находящийся здесь Д.Г. Щербачев тоже ничего, вероятно, не знает.
В успех борьбы на юге, я не верил с самого начала. Они крылись в условиях жизни населения юга. Пульс русской государственной жизни не там. Но раз сила насаждалась там, и там же развилась, до значительных даже размеров, борьба все-таки должна была вестись в этом направлении. На первом плане должна была быть работа устроения.
Деникин подчинил себя Колчаку по собственному почину, а не по уговору окружающих его. Это было естественно, но в условиях, в которых он жил, большая заслуга. Издали многое может не нравиться, но что не достаточно, чтобы осуждать. А между тем его осуждают, хотя с прибавкой, что лично он честный и хороший человек.
Но чтобы обвинять, надо было знать, в каких условиях проходила работа Деникина, с какими элементами ему пришлось иметь дело и что представлял сам Деникин.
Доблестный офицер, честный, бесконечно любящий Россию и самоотверженно ей служивший, по-своему, он мог дать только то, что он нес в себе. Его многочисленные речи, благородные, красивы и были проникнуты искренним чувством. Но суровая жизнь требовала что-то другое, и это другое он, по-видимому, проявить не мог. За это ли его винить? Не им созданы были эти условия, он не мог побороть их и пал.
Но его честное имя ничем не затронуто, и он ушел, когда совет генералов указал на Врангеля. Так сообщают газеты. Может быть, на самом деле было иначе. Но в этом я вижу слабость Врангеля. Я последнего знаю молодым офицером. Следил за его службой во время войны, слышал о его действиях во время борьбы.
Чувство сомнения, справится ли он с задачей, обладает ли он мудростью, необходимой в его тяжелом положении, невольно закрадывается в мою душу. И что ждет, и что будет с этой геройской молодежью? Спасать Россию! Поймут ли их вожди, что для спасения России нужно их сохранение и что сами они, вступив на арену действий, в современных условиях могут только погибнуть. Поймет ли Врангель, что ему необходимо произвести селекцию, надо удалить плевелы, оставить и привлечь хорошие и здоровые силы.
Добровольческая армия вступает в новую серьезную фазу, не менее тяжелую, чем первая. Нужны какие-то другие приемы и методы, чтобы осуществить, а когда придет момент – действовать. Но против кого? Желал бы, что это не было бы против русских.
16-IV-20
Переговоры поляков с Советами не могут наладиться, и не по вине вторых. Первые усердно работают в области политической пропаганды, чтобы создать затруднения русскому делу. Со свойственной им изворотливостью, они не останавливаются перед тем, чтобы нагадить людям, которые живут и без того в условиях несчастных. Сами они в тени, и вместо них работает французская Suret'e [122] . Вчера по «Temps» высланы отсюда около 400 русских, ind'esirables [123] , родившихся в Польше и на юге России, поляки не выдали им паспортов, так как они не пожелали признать себя поляками. Поляки, не пожелавшие признать Украину как нечто самостоятельное, вошли в договор с Петлюрой, которого они приютили у себя. Точное повторение того, что было с Лжедмитрием в начале XVII столетия.
122
Сюртэ – военная разведка.
123
неблагонадежных.
На этих днях французская полиция арестовала возвращающегося из Берлина Ознобишина {415} и произвела обыск и наложила руки на частные деньги Фермора {416} , Трепова {417} и князя Кочубея {418} и других, заподозренных в стремлении создать единую Россию, но с помощью немцев. Понять обывателю мотивы этих арестов и обысков очень трудно. В квартиру пришли, порылись в бумагах и наложили арест на средства.
415
Ознобишин Алексей Александрович (1869–1929), общественный деятель, депутат IV Государственной Думы, после революции – в эмиграции.
416
Фермор Александр Николаевич (1886–1931), полковник. В 1914 г. вступил в службу вольноопределяющимся л. – гв. Уланского полка; с 1917 – участник 1-го Кубанского и Бредовского походов; с 1920 – в эмиграции.
417
Трепов Федор Федорович (1854–1938), генерал от кавалерии, сенатор, член Государственного Совета. В 1916–1917 гг. военный генерал-губернатор областей Австро-Венгрии, занятых по праву войны. С ноября 1918 – в эмиграции во Францию, член Высшего монархического совета.
418
Кочубей Виктор Сергеевич (1860–1923), князь, генерал-лейтенант, начальник Главного управления уделов; после Февральской революции уволен от службы по болезни. С 1918 в эмиграции во Франции и Германии.
Как это напоминает доброе старое время XVII или более отдаленного столетия!
Что скажет на это Маклаков? Как никак, но здешние власти хотя и неофициально, а считают его послом.
Очень жаль, что у наших старых друзей такая неразбериха. Это мелочи, и притом грязного свойства, ибо забыта порядочность, и без нее жить тяжко. В моем уединении и вдали от пересудов и от каких-то бессильных потуг моих соотечественников спасать Россию за 5000 верст, я чувствую это как будто сильнее. Но вера в западных наших друзей и у меня иссякла с конца 1917 года и окончательно порвалась в 1918 году.
Это их дело, но смешно и недостойно нам при каждом столкновении уверять их, как сделали оба Ознобишина {419} , в франкофильстве. Я люблю Францию как страну, уважаю ее армию, но разве, оставаясь честным, я могу преклониться и низкопоклонно уверять, когда меня прищемит агент полиции, что я так предан Франции. Да разве Франция нас преследует? И почему мы должны преклоняться и восхищаться политикой временных правителей, уничтожающих нашу страну, с которой Франция была связана узами единения?
419
…оба Ознобишины… – вероятно автор имеет в виду А.А. Ознобишина (см. примеч. № 415) и Ознобишина Дмитрия Ивановича (1869–1956), генерал-майора, в 1914–1917 гг. помощника военного агента во Франции.