Заплатить за все
Шрифт:
От одной только мысли, какие в голове у прокурорши крутятся ужастики на тему его, Горелого, планов, становилось легче.
Пусть, пусть посидит в своей норке, мышка-норушка, бля, помаринуется… Дойдет до кондиции. А потом они опять поговорят. Уже в других реалиях…
Когда Горелому сообщили, что девка неожиданно с ранья рванула к озеру, он только глаза успел продрать да выматериться от души, глянув на часы.
Пять утра!
Да еб твою мать!
Чего тебе не спится, дура ты бешеная?
Можно, конечно, было бы оставить ситуацию
Не-е-е-е… Надо лично, нельзя никому такое доверить.
Через полчаса, вытаскивая кашляющую девку на берег, Горелый только мысленно хвалит себя за чуйку, безошибочно указавшую правильный путь.
Потому что даже представлять не хочется, что было бы, если б он, Горелый, на пару минут опоздал…
А так вдвойне прибыль: на голую прокуроршу насмотрелся, а там, кстати, очень даже есть, на что смотреть, прямо до слюней и стояка, особенно, если вспомнить, да наложить на сегодняшнее те впечатления от ее губ и сладкого трепыхания, когда в беседке зажал ее…
И спас ее от смерти глупой! Последнее особенно доставляет, потому что рано ей еще помирать! Должок за ней!
Горелый не собирается этот должок прямо сейчас с нее требовать, не зверь же совсем, но прокурорша вдруг распахивает глаза и смотрит так пристально и странно, что он теряется… И несет хуйню про искусственное дыхание… А сам не может убрать руки от нее, хотя надо бы… Баба чуть не померла, явно ей не до секса…
Но руки не убираются, а глаза ее, огромные, полные чего-то потустороннего, как бывает у людей, заглянувших за грань и чего-то там понявших о жизни и себе, завораживают…
И Горелый уже не думает, насколько это неправильно то, что он сейчас делает. И то, что собирается сделать.
Он просто падает в эти глаза, задыхается и ищет кислород в ее поцелуях. Странно, умирала она, а искусственное дыхание требуется ему…
Ее губы прохладные от воды и дрожат. А пальцы цепляются за его футболку, намертво фиксируются, словно она не может, не имеет сил отпустить его.
И Горелый теряет контроль полностью, наваливаясь, обхватывая ее, кажется, везде сразу, потому что ширины его лап хватает на все: на грудь, талию, и бедра раздвинуть, и щедро по промежности провести, поймать губами судорожный вздох, когда пальцами внутрь… И чуть не кончить от узости и влажности, такой горячей, такой манящей, что терпеть невозможно…
Мокрая резинка шорт, которые только и успел натянуть вместе с футболкой, выбегая из дома, оттягивается с трудом, и разорвать бы ее, нахер, но тогда домой они оба вернутся голыми…
Потому девчонку чуть выше, а сам чуть ниже, маленькая она такая, хоть и фигуристая, бедра такие крепкие, подрагивают, но не пытаются сомкнуться. И вообще она, кажется, приняла ситуацию, пальцы еще сжимает, а губы покорно раскрывает, позволяя
Что-то темное, страшное поднимается внутри, и хочется рычать, и держать сильнее, и метить свою добычу несдержанно губами и руками, чтоб вообще никто, чтоб только его!
Одно движение бедрами, тихий вскрик прямо в губы, испуганно расширенные зрачки… И теперь Горелый может с полной уверенностью сказать, что она — его. Полностью.
Внутри она совсем маленькая, словно не рожала, словно девочка, или он, Горелый, большой? И спасает только то, что влажная, горячая, протиснуться можно, хоть и с трудом.
И Горелый мягко, враскачку, продвигается вперед, напряженно и жадно ловя изменения на бледном потерянном лице прокурорши.
— Ты… — внезапно выдыхает она, и у Горелого все внутри обрывается, потому что кажется, что она сейчас поймет, что происходит, и заорет, запротестует… И Горячий спасительный трах превратится в насилие… Потому он наклоняется еще, пытаясь не дать ей закричать, поймать губами губы, но не успевает, Карина выгибается, обхватывает его за бедра ногами, сжимает и продолжает, — ты… Большой очень…
Уф!!! Такого облегчения Горелый, кажется, уже сто лет не испытывал! Большой, да… Большой, детка! Но тебе понравится!
Именно это он хочет сказать, но почему-то говорит совсем другое:
— Расслабься чуть-чуть… Потерпи, малыш…
Почему она вдруг из сучки и твари становится малышом, одному богу известно, но вот вырывается, назад не заберешь… Да и ложится хорошо сейчас на их ситуацию, прямо в тему.
Карина не протестует против такого прозвища, выдыхает и реально расслабляет внутренние мышцы, до этого явно пребывающие в стрессе от размеров вторженца.
И Горелый счастливо и долго целует ее раскрытый в стоне рот и двигается, двигается, двигается.
Сначала аккуратничая чуть-чуть, потому что страшно, мелкая такая… Но потом, поняв, что там, внутри, все уже давно готово и очень даже хочет полноценного секса, отпускает себя.
Карину мотает по траве, мокрые волосы волной полощутся вперед и назад, затем хлещут его по рукам, когда Горелый садится и тянет ее на себя, усаживая сверху, но контролируя каждое движение.
Ощущение кайфа непередаваемо. Это словно что-то заоблачное, что-то настолько нереальное, что невозможно описать, только чувствовать.
Ее тонкую талию в лапах, ломкую и гибкую, ее губы раскрытые, искусанные, красные, звуки, которые она издает, сладкие, мяукающие, нежные очень. Все это заводит до красных пятен перед глазами, заставляет ускоряться, все сильнее двигаться, полностью погружаясь в дозволенный, внезапно так полно и сладко обломившийся кайф.
Горелый не думает о том, что трахает сейчас тварь, лишившую его шести лет жизни, не испытывает ожидаемого триумфа по этому поводу, как должен был бы. Нет, он просто умирает от удовольствия и не хочет, чтоб это заканчивалось. Тянет кайф столько, сколько это возможно.