Заплатить за все
Шрифт:
Анализировать свои внутренние ощущения Горелому было не то, чтоб влом, просто банально некогда.
Но признаться самому себе, что боевая засранка прокурорши ему нравится именно своей наглостью беспредельной, обещавшей, что в будущем мелкая даст жару не только матери, но и тому придурку, который на нее позарится, Горелый вполне был способен.
С утра, когда Карина получила привет от бывшего, Горелый не стал забирать трубку, просто признавая за ней право первой выяснить ситуацию.
Ситуацию, которая и без того была яснее ясного.
Пидорок вспомнил про бывшую и дочку. И нарисовался, не сотрешь.
Правда, насчет последнего Горелый был другого мнения. Сотрешь, еще как.
Карина бегала по номеру, ловко уворачиваясь от рук Горелого, пыталась что-то выяснить, надавить, потом принялась упрашивать.
А Горелый, одеваясь, параллельно набивал в телефоне приказ своим ребятам, оставшимся в деревне, собираться и ехать к дому прокурорши.
Дополнительный приказ о том, что именно им там нужно будет делать, он планировал дать, когда выяснит у испуганной Карины подробности ситуации.
И уж никак не ожидал, что она, вместо того, чтоб просто рассказать ему про все, даже не упрашивая, просто уведомляя и позволяя своему мужчине решить проблему, начнет молить о помощи.
Помощи, которую он и без того оказал бы.
И даже если б они не спали!
И даже если б они были малознакомыми людьми, например, просто соседями по деревне!
Потому что это ребенок.
Какие тут могут быть мольбы? Какой торг?
Но Карина, похоже, совершенно искренне считала его тварью. Редкой мразотой, способным в такой момент торговаться, выбивая себе бонусы от ситуации.
После всего, что они делали вместе. После того, как он, словно дебил, приперся к ней, практически, порушив свои собственные слова! Признав, что да, за ней он ехал. К ней. Что из-за нее вся эта еботня с экскурсией. Короче, выставив себя каблуком и лохом!
Она же должна была понять, что он давно уже относится к ней по-другому! Она не же дура!
Но Карина плакала, унижалась, обещала сделать все, если он поможет…
А он смотрел на нее, и такая злоба поднималась изнутри!
Она своими словами, своим отношением к нему рушила сейчас все то хрупкое, что по непонятной для самого Горелого причине возникло в последнее время.
И он берег его, это хрупкое, складывал бережно в дальний угол сознания, словно пазл собирал из крошечных деталей: ее внимательный взгляд на собрании в школе, где его представляли, как спонсора, мецената. Щербатую хулиганскую улыбку мелкой засранки на улице. Тонкие пальцы Карины на его груди, не отталкивающие, изучающие. Глаза ее, светлые, широко распахнутые в удивлении и ожидании, снизу, совсем недавно, когда на пуфике сидела, а он пришел… И шепот, тихий, горячий, долгой, сладкой ночью. Бьющаяся на виске синяя жилка. Долгий выдох и дрожь худенького, нежного тела…
И вот все это, такое необычное, такое почему-то ставшее невозможно дорогим, с хрустом разламывалось в ту минуту, когда она предлагала себя. Словно он тварь. Словно он сука.
И Горелый, не в силах вынести этот хруст в башке, сделал все, чтоб прекратить его.
Послал прокуроршу нахуй.
И ушел.
Потому что очень сильно испугался в этот момент. Себя испугался. Что не выдержит…
Он шел по коридору гостиницы, а в ушах все хрустело и хрустело. Доламывался его мир, совсем молоденький, новорожденный, можно сказать. Умирал.
И Горелый вместе с ним умирал, становясь прежним.
На ходу он он набрал ребятам из деревни и отдал четкий приказ по поводу гостей прокурорши.
Потому что даже прежний Горелый никогда в жизни не позволил бы издеваться над ребенком и забирать его у матери. Тут прокурорша просчиталась насчет него.
— Горелый, я понимаю, что у нас были некоторые… Недопонимания… — голос Стасика-пидарасика врывается в голову Горелого, заставляя отвлечься от тяжелых воспоминания, смять всколыхнувшуюся было опять обиду на прокуроршу, не понявшую о нем нихера, вернуться в реальность. Поганую, надо сказать, реальность, но уж что имеем, как говорится…
— Шесть лет на зоне, Стасик, это не недопонимания, — голос Горелого глухой, мертвый. Как и он сам. Странно так: совсем недавно был живым, а теперь мертвый… — Это проеб.
— Я же объяснял твоему партнеру… — Стас прочищает гордо, хлюпает разбитым носом, и Горелый делает себе пометку кинуть премию парню, что почесал кулак о прокурорскую рожу. Одно удовольствие теперь смотреть и слушать. — Это банальный недосмотр… Меня вызвали… Я должен был быть в командировке, отдал дело неопытной сотруднице… Я думал, что все пройдет штатно, но она…
— Круто, наверно, чувствовать себя мужиком, подставляя свою бабу под поезд, да? — Горелый поворачивается к Стасу, режет его взглядом, и тот затыкается, — вот только слегка проебался ты, прокурор… Я, пока сидел, не мог нормально выяснять, и мой приятель на воле был сильно занят отбиванием нашей компании от неожиданно нарисовавшихся конкурентов, как вовремя они появились, да? А вот недавно, буквально сегодня с утра мне кое-что скинули… Например, что ты, Стасик, в тот год, когда я сел, резко разбогател… Не по-прокурорски прямо… Правда, все на твоей жене было, чтоб без палева, да?
— Это… Не понимаю, о чем ты… Да, Оксана получила наследство…
— Угу… Наследство… Тетя умерла, наверно, да? Ай-ай… И с Рыжим ты в Копенгагене не отвисал в этот месяц, да?
— Не понимаю…
— Вот и я не понимаю, прокурор… Ты ведь знал, что я с тебя спрошу. Знал ведь? Ты получил бабло… И просто тупо слил меня… На что рассчитывал? На то, что я поведусь на сказку о неожиданно охреневшей девочке, сделавшей все по-своему?
— Но она в самом деле!
— Это да. Не спорю. Но бабло ты от Рыжего за мой срок получил… Вот знал я, что вы, прокурорские, твари продажные, но не думал, что настолько с башкой не дружите… Хорошо, хоть не все. Есть нормальные люди. Кстати, а чего это Рыжий тебя потом прокинул? А? Плохо сосал?