Заповедное место
Шрифт:
— Я бы так не сказал.
— Адамберг, у этого убийцы — скрытая страсть к разрушению. Армель не стремится ничего разрушать, ему не хватает воли даже создать что-либо. Знаешь, на что он живет? Мастерит украшения и разносит их по магазинам. Других амбиций у него нет. Он часто переезжает с места на место и мало чем дорожит в этой жизни. Объясни мне, откуда у такого человека возьмется столько решимости и столько энергии, чтобы целыми часами резать на мелкие кусочки Плёгенера
— Тот, кто пришел ко мне, вовсе не был спокойным, миролюбивым парнем. Я видел твоего племянника с изнанки. Я видел злобное, взвинченное существо, зверя, который оскорблял меня, глумился надо мной, исходил ненавистью, который пришел для того, чтобы «изгадить мне жизнь». Это ведь Армель в то утро выходил из моего дома? Это его ты видел?
— Да, — обреченно ответил Вейренк.
Он даже не заметил, как Даница забрала грязные тарелки и принесла десерт.
— Струдель, — объявила она.
— Hvala, Даница. Ты должен смириться с этим, Вейренк. Под личиной твоего Армеля прячется Кромс.
— Или это мой Армель прячется под личиной Кромса.
— Что ты хочешь сказать?
— Что он играет роль.
— Секундочку, — сказал Адамберг и тронул Вейренка за руку, как бы прося дать ему слово. — Играет роль. А знаешь, это возможно.
— Объясни.
— Во-первых, у него был слишком уж наглый тон — преувеличенно, неестественно наглый. Во-вторых, футболка на нем была совсем новая. Ты когда-нибудь видел, чтобы он одевался, как гот?
— Никогда. Он не придерживается какого-то определенного стиля, носит что попало. И в итоге одет безвкусно, безлико и бездарно. Это, в общем, соответствует его представлению о самом себе.
— Как он реагировал, когда при нем упоминали об отце?
— В детстве сгорал со стыда, позже угрюмо опускал голову.
— Может, мы с тобой что-то и накопаем. Что-то более существенное, чем неизвестно откуда взявшийся носовой платок, или образ примерного мальчика, или новенькая футболка. Но сначала надо выяснить некоторые факты.
Вейренк с надеждой взглянул на комиссара. Даже в прежнее время, считая Адамберга своим обидчиком, он не мог не восхищаться этим человеком. И неожиданные идеи Адамберга всегда казались ему продуктивными, хотя в какие-то моменты все думали, что комиссар бредит, хотя зачастую надо было пропустить через решето не одну кучу грязи, чтобы найти крупинку золота.
— Скажи, есть ли в семье твоей матери, среди твоих ближайших или далеких предков мужчина или женщина с фамилией, похожей на Паоле? Арнольд Паоле?
Вейренк ощутил разочарование. Первая куча грязи не дала золота.
— Па-о-ле, — по слогам повторил
— Паоле? Это такая фамилия?
— Да, сербская фамилия. Но ее основательно подправили. Как, например, фамилию Плогойовиц, которая теперь известна сразу в нескольких вариантах: Плогерштайн, Плёгенер, Плог, Плогодреску. А Плогофф тут ни при чем, это название городка в Бретани.
— Ты уже упоминал про этого Плогойовица.
— Здесь эту фамилию нельзя произносить так громко, — сказал Адамберг и на всякий случай огляделся.
— Почему?
— Я же тебе говорил. Петер Плогойовиц — величайший из вампиров. И он живет здесь.
Адамберг сообщил это с такой непосредственностью, словно давно уже разделял суеверия кисиловцев. К его удивлению, Вейренк озабоченно нахмурился.
— Что такое? Ты не понял, почему об этом нельзя говорить громко?
— Я не понял, чем ты тут занимаешься. Охотишься на вампира?
— Не совсем так. Я охочусь на потомка вампира, который стал жертвой другого вампира, и на всю его династию, начиная с тысяча семьсот двадцать седьмого года.
Вейренк медленно покачал головой.
— Я знаю, что делаю, Вейренк. Спроси у Аранджела.
— Это тот, у кого ключ?
— Да. Тот, кто не дает Плогойовицу выйти из могилы. Эта могила — на опушке леса, недалеко от хижины, где ты ночевал. Ты, может быть, видел ее.
— Нет, — ответил Вейренк так категорично, словно отрицал само существование этой могилы.
— Забудь Плогойовица, — сказал Адамберг и взмахнул рукой, как бы отметая нежелательную тему разговора. — Лучше напрягись и вспомни фамилии твоих предков по материнской линии, то есть предков Кромса. Ты вообще о них слышал?
— Я их прекрасно знаю. Когда-то страшно увлекался изучением нашего генеалогического древа.
— Замечательно. Напиши их фамилии на скатерти. К какой эпохе восходит начало твоей родословной?
— К тысяча семьсот шестьдесят шестому году. Там двадцать семь фамилий. Их не так трудно узнать, ведь все мои предки вступали в брак с людьми из соседней деревни. Самые смелые в поисках счастья отдалились от родного очага на целых шесть километров. Думаю, они занимались любовью у мостика в Жоссене.
— Должно быть, это очень древний обычай.
Когда Вейренк закончил список, Адамберг разорвал скатерть: среди двадцати семи фамилий не было ни одной, хоть сколько-нибудь напоминающей Паоле.