Запредельность
Шрифт:
– Отпустите меня, – спокойно сказал Лекс. – Я должен сказать что-то важное.
– Убить! – повторил арбитр.
Отчего-то мороки не торопились с выполнением приказа. Они внимательно смотрели на пленника, ожидая продолжения.
Секунды, растянувшиеся в вечность – это уже стало привычным. Но только сейчас, на пороге своего собственного «Судного Дня», он чувствовал странную свободу. Вряд ли это можно объяснить словами. Когда начинаешь ощущать иную – не физическую и даже не интеллектуальную – силу, время теряет значение. И только понимание ограниченности времени для тех, кто стал тебе дорог,
– Отпустите меня, – повторил Лекс. – Пожалуйста…
Мороки выпустили жертву, поднялись на ноги и чуть подались назад, не отводя, впрочем, внимательных взглядов.
Лекс медленно встал. Ужасно болела голова, но это ничуть не мешало: мысль словно бы обитала теперь вне мозга. Странное, ни на что не похожее ощущение.
– Что происходит? – пробормотал настоятель, тревожно поглядывая в сторону выхода.
– Неподчинение? – выдохнул арбитр. – Бунт?!
Последнее относилось к морокам.
Те не промолчали, переглядываясь, словно не зная, что сказать.
Арбитр задохнулся от ярости и ударил себя ладонью в грудь. Точнее – в один из медальонов на толстой цепочке. Камень в центре полыхнул красным. Наверное, это что-то означало, правда, пока непонятно – что именно… Арбитр смотрел на Лекса безумным взглядом, лицо его изуродовала ненависть.
Лекс обратился непосредственно к нему:
– Прошу вас, не волнуйтесь. Нам всем надо собраться с мыслями. Конец Сущего действительно близок, и у нас нет времени на выяснение отношений…
Пожалуй, он никогда еще не произносил таких длинных речей. Самое поразительное, что его слушали – все более внимательно, принимая аргументы и предположения говорившего, как будто это была не нуждающаяся в доказательствах данность.
Сам он не знал, в чем дело, лишь чувствовал, что сумел вырвать у Бесконечности частичку ранее незнакомой силы. Силы более могущественной, чем умение виртуозно владеть собственным телом и мыслью.
Силы слова.
Он все говорил, и все сказанное становились для слушателей непреложной истиной. Даже арбитр, только что обвинявший его в ереси, внимал сказанному со жгучим интересом и благодарностью. Даже рот раскрыл от совершенно искреннего любопытства. И бездушные мороки принимали к сведению свалившиеся на них откровения. Даже в глазах Джи страх за любимого человека сменился не очень уместным благоговением. Связанный тонкими, но невероятно крепкими нитями Конрад, болезненно изогнулся, словно боялся потерять хотя бы звук из того, что говорил мессия…
Это было удивительно, и в то же время вызывало трудно объяснимое разочарование. Если каждое твое слово так принимается людьми – возможно ли с ними полноценное общение? Если люди перестанут с тобой спорить – возможно ли узнать от этих людей известную им правду?
Тем более, если ты не уверен в истинной ценности собственных слов.
Впрочем, через некоторое время, вернулась понимание: ничего в этом мире не изменилось. Изменился он сам. И чтобы вернуть общение в естественное русло, надо лишь выйти из тона…
Тут ждало нечто новое, по-настоящему пугающее.
Разум отказался возвращаться в привычное состояние – назад, на пару ступеней вниз. Он словно заблудился в высотах собственной запредельности, потеряв ту узкую
Люди смотрели на него, как на пророка, сыплющего величайшими откровениями, а разум его в панике метался в поисках обратной дороги…
9
…Впервые вернуться в естественное состояние оказалось труднее, чем выйти из него. Лекс опустился на холодные ступени, совершенно обессилевший, выжатый, как губка. Его заботливо подхватили руки воинов Судного Дня. Сам он был не в состоянии двигаться и даже думать. Лишь в немом отупении созерцал происходящее.
Теперь он мог себе это позволить.
– Спаситель… – проговорил арбитр. В глазах его проступили слезы, лицо исказила болезненная гримаса раскаяния. – Прости, прости меня за неверие… Как я мог… Спаситель… Как я мог усомниться? Горе мне… Горе всем нам…
– А я верил! С самого начала верил… – лепетал настоятель.
Лекс шевелил губами, не в силах произнести ни звука, пока, наконец, не прошептал измождено:
– Отпустите… Конрада…
– Да-да, конечно! – спохватился арбитр и яростно накинулся на мороков. – Вы слышали?! Освободите брата Конрада!
Реальность подернулась туманом. Лекс ощущал лишь, как рыдает на плече Джи и по щеке текут ее теплые слезы…
Потом его куда-то несли, поили каким-то снадобьем. Потом все исчезло…
И так же внезапно вернулось. Головная боль не ушла окончательно, тело продолжало неприятно ломить, но Лекс нашел в себе силы, чтобы сесть. Рядом, обхватив его руку, прижавшись к стене, дремала Джи. Оглядевшись, понял, что сидит на жестком подобии кровати в небольшом помещении, напоминающем монашескую келью. Наверное, это было не далеко от истины. Здесь было тепло, даже жарко – над головой тонко свистели щели вентиляции, подающей теплый воздух.
Осторожно высвободился, поднялся на ноги – и тут же привалился плечом к каменной стене: в глазах потемнело. Тихонько застонал. Джи вздрогнула и проснулась
– Зачем ты встал? – сонно проговорила она – Тебе надо отдохнуть…
– Где Конрад? – все еще слабо произнес Лекс.
– Он с настоятелем… – ответила Джи. – Вроде бы кто-то вышел на связь, и это не очень хорошо…
– Пойдем! – решительно сказал Лекс.
Джи с сомнением посмотрела на него, но промолчала. Поднялась и послушно двинулась следом. У двери дежурил один из мороков эскорта. Ему не пришлось ничего объяснять: тот молча поманил за собой, и все трое отправились по длинному, промерзшему коридору.
По пути то и дело встречались послушники, и реакция у всех была одинаковая: на Лекса смотрели с испуганным любопытством, или же намеренно отводили взгляды. Пройдя через пару массивных дверей, напоминающих внешний шлюз, оказались в помещении, отдаленно напоминающем командный центр броненосца. Правда, роль скай-офицеров здесь выполняли молчаливые люди в черных балахонах.
По разные стороны большого полупрозрачного экрана стояли настоятель и Конрад, в схематичном изображении Лекс узнал Уран, несколько его спутников и отдельно – яркую искру Оберона. Потоки данных струились бесконечным столбцами. В сторонке, хмуро потупившись, сидел арбитр.