Запрещенные друг другу
Шрифт:
Стоило только прикоснуться друг к другу — и сразу двести двадцать по покрывшейся испариной коже. Сразу в омут с головой. Испытали в нем и успевшую вытравить душу тоску, и дикую, отчаянную ненависть, и поработившую сердце ожесточенную любовь.
Боже, разве бывает так? Когда добровольно с разбега в пропасть? Когда заведомо приставляешь к виску пистолет и смиренно ждешь выстрела?
Это вообще нормально? Может, это уже неизлечимая болезнь? Но тогда даже если бы ему дали исцеляющую таблетку, способную вернуть всё на круги своя — отказался бы. Хотел хронически ею болеть.
Разве можно такому сопротивляться?
Нет!
Не помня себя от страсти, Вал быстро расстегнул ремень брюк и, подхватив Юлю под ягодицы, заставил обвить свои бедра ногами, что она и сделала, как только оказалась приподнятой над полом.
Широким размахом руки он смел со стола чашки, подставку для папок, какие-то документы. И не успела Юля предупреждающе зашипеть на него, призывая к тишине, как оказалась заброшенной на стол, да ещё и с широко разведенными бедрами.
— Вал… — задохнулась от нехватки воздуха, почувствовав внизу живота неприятную тяжесть. С трудом переводила дыхания, постанывая от накатившего желания. Теперь уже бесполезно делать вид, что равнодушна. Что не хочет его, что плевать ей на него с высокой колокольни.
— Сейчас, моя хорошая… Сейчас всё будет, — шептал в её губы, не зная, что лучше: ворваться в неё сходу или всё-таки позволить немного прелюдии.
У самого искры из глаз. Член налился кровью и готов был взорваться от одного прикосновения с влажной плотью, пульс долбил по вискам, а вот сердце с надрывом закачивало кровь, грозясь лопнуть к чертовой матери.
Хотела его Юлька, тут даже нечего было и думать. Мокрая была, дрожащая. А ещё… ароматная. Будто из сна. И глаза её блестящие… то ли от страсти, то ли от слёз.
Дурочка…
Прижав её к себе, Вал накрыл чувственные губы жадным поцелуем и, проглотив приглушенный стон, заскользил рукой в уже изрядно мокрые стринги.
— Чё-ё-ёрт… — задохнулся, не в силах больше сдерживаться. — Прости, Юляш, но я больше не могу.
Отодвинув в сторону влажную полоску белья и размазав между припухлыми складками вязкий секрет, он ворвался в неё до упора, сорвав с искусанных губ громкий стон и неожиданно замер, боясь, что кончит в ту же секунду.
Юля тоже замерла, ослепленная яркой вспышкой удовольствия. Было больно и до головокружения приятно. Это такой разряд… Такое напряжение там, внутри неё, когда вот-вот разлетишься на тысячу осколков и в то же время, вы словно одно целое, без которого уже никак.
Порой Вал с животной жадностью изучал её тело, стащив к талии однотонное полупрозрачное платье, а она с маниакальным упоением прочерчивала языком дорожку вдоль его шеи, впиваясь зубами в пульсирующую венку. Пылко отвечала ему, то замирая, прикусывая язык, то сплетаясь с ним в хаотическом танце. То ласкала его, то посасывала. Отвечала так, как никогда ещё не отвечала.
Кто с кем переспал, кто не отвечал не телефонные звонки — стало всё равно. Их даже не волновала присутствующая за дверью секретарша. Пофиг. Ничего не было слышно и видно за полнотой ощущений. Всё исчезло, всё померкло под шальным водопадом интимных ласк.
Когда Вал расстегнул бюстгальтер,
Прикасаться к ней стоило осторожно. Нельзя было ласкать её до упоения, порыкивать в томящуюся от тяжести грудь, оставлять на нежной коже следы. Даже самые незаметные. Поэтому пытался сдерживаться, как только мог, но… если к её коже он относился с неким трепетом, то наполненную любовными соками плоть брал и двигался в ней бесконтрольно. Без особой нежности.
Юля то шире разводила колени, то сжимала их крепче. То наваливалась на стол, упиваясь обрушившимся на неё весом мужчины, то опиралась об столешницу ладонями, подставляя для поцелуев торчащие соски. Вал с жадностью вколачивался в неё, заставляя её грудь подпрыгивать в такт глубоким толчкам. Уже не контролируя себя и не сдерживаясь, насаживал её на себя яростнее, сильнее, ещё глубже. А потом… рывком потянув на себя, оторвал от стола и, впившись жесткими пальцами в упругие ягодицы, выплеснулся в желанное лоно, уже удерживая её на весу.
Юля, было, хотела отпустить его, почувствовав спустя время между телами липкую влагу, но Вал лишь сильнее надавил на ягодицы, вынуждая остаться в прежнем положении. Сейчас, как никогда, он чувствовал в ней потребность. Огромную. Непреодолимую. Не просто сексуальную. Нет. Всё было иначе. Это была зависимость. Нездоровая. Губительная. Болезненная. Когда нет шанса на спасение. Когда каждая эмоция за непреодолимой гранью. Когда кожа к коже, дыхание к дыханию, глаза в глаза. Когда до одури горячо в паху и со щемящей нежностью за грудиной. Когда не хочешь размыкать объятия и постоянно твердишь: "Моя… Моя… Моя…"
Даже сейчас, когда дыхание было сбившимся, а сердце стучало настолько громко, что его грохот отдавался в ушах, Вал не спешил отпускать её. Руки, как и всё тело, дрожали мелкой дрожью. Его покачивало, но не от тяжести, а от накатившей после бурного секса слабости. Сейчас бы в душ и завалиться спать. Желательно с Юлькой. Желательно с голой, но… Сколько бы не удерживал её на себе, сколько бы не прижимался в ответ, скользя губами вдоль покрывшегося испариной виска, а всё равно от настигшей реальности не убежать.
И видимо, не только он так считал.
Юля всё-таки расцепила скрещенные за его спиной ноги и тяжело вздохнув, осторожно отстранилась. Её руки заметно дрожали, то ли от пережитого оргазма, то ли понимания случившегося между ними. Она почему-то не смотрела в его сторону, и пока приводила себя в порядок, поправляя рваными движениями одежду, постоянно отводила взгляд.
Такая тонкая грань между действительностью и явью. Между сыном и Валом. Почему нельзя вместе? Почему нельзя любить и быть любимой не причиняя никому зла? Почему её любовь граничила с болью? Разве нельзя сжиматься от резких толчков, кричать во весь голос, целовать, кусать, оставлять после себя следы просто так? Потому что так хочет её сердце?