Запретный город
Шрифт:
— А котел, про который я говорил, установили? — спросил Жар у пивовара.
Тот замялся. Не хотелось ему подставлять другого помощника, как-никак товарища, под громы и молнии, на которые Жар, как известно, не скупился.
— Ну да… Конечно. С этим все. Почти. Ну, может, замешкались чуток, но ничего страшного… по-моему.
Вмиг рассвирепев, Жар широко шагнул вперед и, миновав навес обувщика, который поспешил втянуть склоненную голову в плечи, заскочил за загородку из вычурно сложенных камней и влетел в углубление — в этой яме трудился котельщик, присев на корточки перед топкой, сложенной из мелких камешков и загружаемой древесным углем.
Кожа, толстая как у крокодила, и смрад, как от тухлой рыбы… Помощник орудовал мехами из козьей кожи, установив это орудие прямо напротив металлического зева печи.
— Что, забыл, что я тебе велел? — полюбопытствовал Жар.
— А с чего это ты тут раскомандовался? Вот Бекен-гончар тоже приходил, так тот распорядился два котла подправить и стенки выпрямить, а еще один — облудить. Напарник мой болеет, а я один всю работу не переделаю.
— Гляди, какой у тебя огонь в топке слабый. Значит, развел ты его только что. Слушай, ты просто отлыниваешь от работы — тебя же в этой яме никто не видит.
— Ну чего пристал? Делать больше нечего? Плевать я хотел на твои придирки!
Жар схватил дырявый котел и отшвырнул его в сторону. Огромная посудина со скрежетом и треском рухнула на щебенку.
— Совсем сдурел! Знаешь, сколько времени мне придется возиться с заплатой, чтобы хоть как-то его починить?
— Не будешь подчиняться правилам, я у тебя ни единого целого котла не оставлю. И ты только с их починкой и будешь возиться день и ночь напролет.
Взбешенный ремесленник пошел на противника, наставив на него нагревшиеся мехи. Жар в мгновение ока обезоружил котельщика и швырнул его на песок.
Котельщик с трудом поднялся на ноги.
— Ну что? Будешь подчиняться?
— Кончай, Жар… Хорош… Твоя взяла.
— Приветик, Жар. И мои поздравления.
Собек встал возле стола, разглядывая юного богатыря, уплетавшего бобы, щедро приправленные пряностями.
— У помощников большой любви к тебе я не замечаю, но им приходится с тобой считаться. Это неплохо.
— Здесь начальствует гончар Бекен.
— Да будет тебе! Горшечник лишь игрушка в твоих руках. Далеко пойдешь, если стража не остановит. Такой молодой… Шел бы ты, Жар, в стражи: с твоими способностями тебе среди нас самое место.
— За кого ты меня принимаешь, Собек? Держать да не пущать… да всяких злодеев сторожить… у меня от этого мурашки по коже.
— Неужели… А чем же еще ты занят? Приказываешь, надзираешь, наказываешь… Да никогда еще над помощниками не было такой власти! Старший писец не нарадуется, я — тем более. Знаешь, мне хотелось бы забыть о том маленьком недоразумении, подумаешь, кошка пробежала… Согласись, что не поучить такого никак нельзя, Для пользы дела. Однако нужно считаться с переменившимся ветром. Тебя, того и гляди, начальником над помощниками назначат, так что будем трудиться рука об руку. Еще раз поздравляю — ты встал на верную дорожку.
Когда Собек ушел, Жар подвинул блюдо с недоеденными бобами обувщику.
— Это… это мне?
— Ешь, я сыт.
— И ругать меня ни за что не станешь?
— Да вроде не за что.
— К вечеру будут готовы еще сандалии! Две пары сверх урока!
— Ну и молодец.
Жар зашел в мастерскую Бекена. Горшечник вздрогнул в предчувствии взбучки.
— Устал я что-то, — попытался заранее умиротворить гостя. — Теперь, правда, мне чуть лучше… Но поправиться-то надо.
— Занемог, так отдыхай.
— Что это ты такое говоришь?
— Ты же начальник над помощниками. Тебе и решать.
Бекен ушам своим не верил.
— Посмеяться надо мной вздумал?
— Вовсе нет, я серьезно говорю. Бери в свои руки власть, которую тебе дали, и все будет путем. А от меня лишнего не требуй.
— Ты что, больше не хочешь помощниками руководить?
— Пусть всяк делает свое дело.
— А… ты-то что делать станешь?
Жар ничего не ответил и вышел из мастерской. Начальник Собек ткнул его рылом в неприглядную правду: это что ж получается? Чтоб доказать суду Места Истины свою цену, он не только сам голову свою в западню засунул, так еще и похоронил себя в этой яме. Своими руками. Пока он устраивал и переустраивал порядки и обычаи в работе помощников, он и думать забыл про рисование. Только и радости, что вот опять взял верх над еще одним обормотом, — нашел решение задачи, нечего сказать. В кого он превратился? Мелочный самодур, помыкающий бессловесным народцем. Сам себя обрек на бесплодие: еще пара недель такого владычества, и его рука забудет все, что умела.
Бекен просунул голову в дверной проем:
— А кем тогда ты стать хочешь?
— Собой. И только.
— Да не злись ты. Я к старшему писцу схожу, пусть он тебя начальником над помощниками ставит. Пойдет?
— Мне этого мало.
— Не пойму я тебя.
— Шел бы ты к себе, Бекен. И знаешь, тебе меня опасаться больше не надо.
— Что, и дергать меня больше не станешь?
— Говорю тебе: забирай назад свою власть, И вперед.
Осчастливленный донельзя гончар спорить не стал.
Унылый, хотя внутри все клокотало, юноша брел, не поднимая глаз, невесть куда. Но ноги сами его несли к воротам. За которыми селение. Ну, вырвался из семейного узилища. И что? Далеко ли ушел? Чтоб угодить требованиям Места Истины, свернул на такую дорожку… А та никуда не ведет. А свой путь так и остается не пройденным. И кто он теперь? Человек внешнего мира. И ничто его не зовет. Лишь бы поизмываться над безответными людьми. И забыть — навеки — про тайны рисунка. И не вспоминать про краски.