Запретный город
Шрифт:
А если хорошенько разровнять, то поверхность превратится в ровную плоскость.
— Твоя штукатурка лучше моей, — признал Паи Доброхлеб. — Обжиг ты освоил просто здорово. Даже не верится!
— Я начну обмазывать стену слоями известки. А потом оштукатурю ее гипсом. Выберу самый раздолбанный дом в деревне… Что скажешь?
— Бог в помощь, Панеб! Продолжай в том же духе.
А ты знаешь, что один из наших сотоварищей остался штукатуром на всю жизнь? Он выравнивал стены для рисовальщиков.
— Может, его это и устраивало, но у меня на уме другое. И этот гипс для меня только ступень.
— Ты еще не
Молодой великан навострил уши.
— Прежде всего, Панеб, следи за качеством готового материала.
— А как?
Паи Доброхлеб показал конус, выточенный из известняка.
— Вот этой штучкой проверяют строительный гипс на плотность и на густоту — для разных работ нужна разная штукатурка, так ведь? Если ты дашь тяжелым частицам осесть на дно, то вся работа насмарку и начинай все по новой.
Панебу не хотелось морочить себе голову такими тонкостями, и он пропустил это предостережение мимо ушей. Ему хотелось как можно скорее управиться с заданием и просочиться наконец в круг рисовальщиков.
— А когда ты был подмастерьем, Паи, тебе тоже приказывали штукатурить все дома в селе?
— Нет, только свой. Но у меня не было столько сил, сколько у тебя. Вон как ты работаешь! Каждому даются те испытания, которых он заслуживает. Здесь так.
И вдруг Панеб решил, что Паи Доброхлеб вовсе не такой доброхот, какого из себя строит. И помогает ему вовсе не из сочувствия, а, никак, ему начальник артели велел. Что, если так?
— Задавай себе правильные вопросы, — советовал Паи, — от неправильных никакого проку. И не забывай первое правило всех мастеров: твори для того, кто творит.
54
Жители селения не переставали удивляться успехам Панеба: его невероятное упорство и неуклонное продвижение от дома к дому невольно внушали уважение к нему даже самым недоверчивым. Он набрасывался на каждый фасад с решимостью воителя, сражающегося за свою жизнь, и не оставлял его до тех пор, пока гладкая поверхность не начинала сиять невероятной белизной. Словом, оживали жилища трудами Панеба Жара.
Насмешливый взгляд, руки в боки, плечико небрежно прислонилось к косяку входной двери… прекрасная Бирюза пристально всматривалась в юного великана.
— Наконец-то и до моего дома дошел… Боялась, что его-то ты постараешься пропустить.
— Я всеми домами должен заниматься, но твой-то — в великолепном состоянии.
— Видимость одна… Только новая штукатурка придаст ему пристойный вид. Или ты хочешь, чтобы я пожаловалась начальнику артели?
Панеб Жар вмиг оказался рядом с молодой женщиной, левой рукой обхватил ее за талию, поднял и внес в дом.
— Доносом грозишь?
— Знаешь, какая трещина в спальне? Как обмазка высохла, так и поползла. Чтобы она не разрасталась, надо соломы в нее напихать, а потом сверху заштукатурить.
— Я только фасадами занимаюсь.
— Ну сделал бы исключение. Для меня-то.
И она обвилась своими длинными точеными ножками вокруг талии Жара и поцеловала его так пылко, что никакой решимости сопротивляться у него не осталось.
10
По данным археологических раскопок, длина такого ложа — 1,80 м, ширина — 90 см. (Примеч. авт.)
— Ты место неправильно выбрал, Панеб.
— А разве это не ложе?
— Это — обрядовое ложе. Оно пребывает под защитой Хатхор и предназначено для того, чтобы на нем ежеутренне возрождался юный Хор, который побеждает силы зла и оберегает нашу общину от гибели.
— Так сделай же так, Бирюза, чтобы и я родился для новых радостей.
Жрица Хатхор прекратила урок богословия и позволила раздеть себя восторженному любовнику, чей пыл передался и ей. Ласки, которыми Панеб ублажал прекрасное тело молодой женщины, потребовали от него столько внимания, что он не заметил еще одного изображения: в изголовье обрядового ложа был нарисован красками бородатенький смешливый коротышка. А ведь имя этого развеселого карлика — Бес, и он отвечает за то, чтобы новый служитель Места Истины смог родиться на свет.
Неприятности и невзгоды никак не желали покидать Абри. Супруга главного управителя западного берега чем дальше, тем больше свирепела, и отношения в семье становились все более тяжкими. Она корила мужа за недостаточное рвение, насмехалась над его одеяниями и прической, упрекала за пристрастие к крепким винам… Вскоре между супругами не осталось далее клочка общей почвы, на котором можно было бы надеяться построить хоть какое-то согласие, пусть даже и не очень сердечное, и крупная черноволосая дама, ссылаясь на ночные головные боли, не только перестала разделять с ним ложе, но и перебралась в отдельную спальню. И чтобы хоть как-то позабыть о несбывшемся счастье супружеской жизни, приходилось злоупотреблять пирожными. Но горечь тяжких дум сладкие лакомства не перебивали.
Он часто грезил о разводе, но львиная доля состояния принадлежала жене, и он мог остаться ни с чем. А поскольку она ничуть не обманывалась насчет того, кто в доме хозяин, а скорее, напротив, цепко держалась и за унаследованное, и за общий дом, то у Абри не было, да и быть не могло, ни единого довода против нее.
Невозможно даже, как бывало еще недавно, поваляться у воды, порадоваться затянувшемуся послеобеденному отдыху, растянуть приятный полдник в тени пальм на многие часы: эта ведьма не дает ему ни минуты покоя. А ведь она должна была удовлетвориться. И угомониться! Как и предрекал Мехи, Абри удержал за собой все свои обязанности и не лишился своих полномочий — все при нем, ничто не потеряно. Но и это невероятное чудо не умаслило его супругу, она стала только еще придирчивее и требовательнее.