Запретный город
Шрифт:
— Вы, Кенхир, человек необычайно приятный, и мне не хочется видеть вас в плену всех этих тягот.
— Таков закон селения! Хлопоты и хлопоты, одна забота за другой. И конца этому не видно.
— Хлопоты… какого рода?
— Не имею права говорить.
— Как же вы, должно быть, одиноки!
— Я бы выпил еще вина… У вас, наверное, неплохой погреб.
— А пару-другую амфор красного атрибийского от меня в подарок примете?
— С радостью и благодарностью, Абри. Обычный стол приедается, а это такое… разнообразие.
— Но, простите, если вам так докучают тяготы и невзгоды,
Кенхир надолго замолк.
— Что касается Места Истины, то с ним ничего не поделаешь. Но кое-какие личные задумки у меня есть.
Управитель про себя ликовал. Рамосе умер, и селение мастеровых осталось без души. И как же не угадал писец Маат с выбором наследника! И какой удачей обернулся этот промах покойного! Вот угрюмый и обозленный на весь свет чиновник, подкупить такого ничего не стоит.
— Эти ваши замыслы… они тоже тайна?
— Отчасти. Надеюсь, кое-что из задуманного принесет определенную выгоду.
— Не поделитесь ли со мною этой тайной?
Кенхир напрягся.
— Знаете, я хочу писать, — признался Кенхир. — Имена великих авторов сохраняются лучше, чем имена строителей пирамид. Их чада — сочинения, а их супруги — письменные приборы. Те самые, что есть у каждого писца. Самые прочные памятники ветшают, истлевают и рушатся, а слова — они запоминаются. Хорошее сочинение прочнее любой гробницы. То, что изрекли великие мудрецы, исполняется, а то, что исходит из их писаний, запечатлевается в памяти. В их сочинениях скрыта сила, которая благодетельна для тех, кто их читает.
Кенхир поднялся.
— Дольше задерживаться не смею. Будет лучше, если вы никому не расскажете про то, о чем мы с вами доверительно беседовали, — посоветовал писец некрополя ошеломленному Абри, — и не забудьте прислать мне красного вина.
61
Чтобы рассказать о встрече с писцом некрополя, Абри явился прямо в главную казарму Фив, где командующий Мехи испытывал новую колесницу с укрепленным дном.
— Я не сумел вытянуть из него никаких сведений, но общение с ним сулит многое.
Выглядел Мехи взвинченным, а настроение у него, похоже, было премерзким.
— Похож ли он на Рамосе?
— Ничуть, будьте покойны.
— Но ведь и этот держится за свои тайны… Цепко, как обезьяна за пальму!
— Видимость одна… Кенхир все время жаловался на тягостный груз, взваленный на его плечи, и на досадные происшествия, которые докучают ему в селении.
— А о чем он мечтает? Должно же быть у него какое-то честолюбие…
Вид у Абри сделался смущенным.
— Он признался мне только в одном…
— В чем же?
— Он хочет писать.
Взбешенный Мехи саданул что было силы кулаком в бок черного коня, и животное испуганно заржало от страха и от боли.
— Смеяться надо мной вздумал!
— Никак нет, командующий! Кенхир разразился речью во славу литераторов, творения которых якобы прочнее пирамид.
— Этот писец совсем из ума выжил.
— Пусть так, но он недоволен жизнью. И это может быть нам на руку.
— Как бы и эта ниточка не оборвалась сразу же, как с Собеком!
— А что неладного с Собеком?
—
— Давай ты, — сказал Нефер Молчун Панебу.
Как раз перед тем, как установить каменный блок в самом верхнем ряду глыб, из которых складывалась стена, молодой великан в последний раз при помощи нитки с грузом на конце проверял отвесность строения. Потом Нахт Богатырь и Каро Угрюмец рычагами переместили блок по направляющим, Фенед Нос деревянным рычагом подогнал его к соседней глыбе и выровнял шов, а Каза Тягло, точно следуя указаниям Имхотепа, разработавшего эти приемы еще при сооружении самой первой пирамиды, вставил между каменными блоками медное лезвие, смочив его во взвеси наждачного порошка, и прошелся по шву: чем глаже поверхности, тем лучше они прилегают друг к другу и со временем сцепляются, как бы сливаясь воедино.
С тех пор как друг стал брать его с собой на стройку, где Панеб вместе с другими сооружал святилище Рамсеса Великого, для молодого мастера настало волнующее время. Его необычайная выносливость поражала товарищей, а поскольку он почти не разбирался в строительном деле, то во всем беспрекословно подчинялся распоряжениям каменотесов, к немалому их удивлению.
Да и то, как Нефер сумел наладить работу на стройке, Панебу нравилось. Верный своему прозвищу, Нефер скупо ронял слова и никогда не повышал голос, даже если ему что-то не нравилось. Указания его были точны: начинал он с того, что сообщал товарищам пожелания начальника артели, а потом предоставлял строителям почти полную свободу. По утрам и вечерам все собирались вместе, и Нефер требовал отчета о проделанной работе. Он спокойно выслушивал любые замечания и соглашался с упреками, но хладнокровно игнорировал нападки, представлявшиеся ему безосновательными, при этом нисколько не обижаясь и не обижая недовольного. Он полагал, что, прежде чем браться за дело, следует хорошенько все продумать сообща, но после того, как решение было принято, он требовал от каждого полной отдачи.
Неби ежедневно проверял стройку, иногда с ним приходил Кенхир. Писец никогда не хвалил, зато обязательно подмечал самые мелкие недочеты, разражаясь при любом удобном случае ядовитыми речами; впрочем, все выявленные недостатки исправлялись незамедлительно.
Панеб словно губка впитывал в себя все новые и новые знания, особо подмечая приемы, при помощи которых мастера исправляли погрешности. Учение было для него что роскошные яства для чревоугодника, и потому общество этих грубых мужчин, не скупившихся ни на ядовитые замечания, ни на насмешки, было ему в радость. Молодой человек на время забыл о своей гордости: главное — перенять науку опытных мастеров.