Запретный город
Шрифт:
— Хватит, — решил он. — Иначе перебор будет. Как думаешь, Паи?
— Есть один прием, он помогает точно понять, где остановиться.
— Так почему ты меня ему не научил?
— Да вот не знаю, готов ли ты его перенять.
— Так что за прием-то?
— Просто попробуй сделать по-другому…
Панеб понимал, что ему еще предстоит столкнуться со множеством трудностей: дорогу надо прокладывать самому и, если понадобится, силой. Но раз уж ему удалось заполучить такие инструменты, ему ничего не страшно!
— Хочешь научиться рисовать кое-какие фигуры? — спросил Паи.
— Покажи.
Рисовальщик выбрал табурет о трех ножках попрочнее и, взгромоздившись на него, набросал тонкой кисточкой на стене вязанку камыша.
— Этот знак волшебный: его чары защищают дом, — пояснил Паи. — Лучше бы расписать ими целый фриз. Но повторить такой рисунок непросто.
Панеб немедля попробовал нарисовать сноп камыша, и у него довольно неплохо получилось. Паи лишь слегка подправил, не говоря ни слова. Панеб был достаточно наблюдателен, чтобы не повторять одних и тех же ошибок.
— Что, по-твоему, годится для росписи дома? — спросил наставник.
— Узоры — цветы всякие, завитки. Чтобы не надоедало глядеть на одно и то же изо дня в день.
У Панеба в голове уже успело созреть множество самых разнообразных идей и замыслов. Он уже столько раз пытался их воплотить на песке и на черепках. Но все это были лишь наброски.
— Сделаешь мне одолжение, Паи?
Рисовальщик замялся:
— Смотря какое…
— Пусть бы у тебя моя жена переночевала, а? До завтра. Хочу попробовать разукрасить это жилище, и хорошо б никто не мешал.
— Да на такую работу… недели мало!
— Так я хоть план придумаю. Чтоб было о чем с тобой советоваться.
— Как хочешь… Ну, тогда до завтра.
Уабет Чистой нисколечко не хотелось уходить даже ненадолго из обжитого дома, правда, жена Паи Доброхлеба приняла ее очень радушно. И все равно ночь она проворочалась и еле дождалась рассвета, чтобы на законном основании поспешить к себе.
Но когда Уабет вместе с Паи перешагнули порог, оба замерли от удивления.
По верху каждой из стен красовался фриз из оберегов в виде вязанок камыша, и каждый сноп был выписан точно и подробно. Но это еще не все. Сами стены комнат были расписаны цветами лотоса, виноградными гроздьями и виноградными же листочками, желтыми цветами майорана, красно-коричневыми маками, ромбиками, клеточками и сложными завитками.
Уабет Чистая только глазами хлопала, словно бы опасаясь, что наваждение развеется. Но чудеса никуда не девались.
— У меня самый красивый дом в деревне… Но куда подевался Панеб?
Вбежав в спальню, она кинулась к мужу, который вытянулся на ложе, отдыхая после трудовой ночи.
— Ой, как здорово, милый, как красиво! Мы теперь живем в настоящем дворце! И это все ты!
Ошарашенный Паи Доброхлеб упорно искал, к чему бы придраться, — и не находил. А ведь парня еще даже не посвятили в тайны рисовальщиков и живописцев! В своем роде выдающееся дарование. Видимо, чувство пропорций и цветов у него врожденное.
Если злая судьба или тщеславие не низведут его способности на нет, Панеб Жар станет в ряд самых блистательных служителей Места Истины.
68
Став начальником оружейников в Фивах, Дактаир взял за правило ежеутренне ухаживать за своей бородой и умащать ее благовониями. Как и собирался, он объявил подчиненным, что намерен продолжить исследования, начатые его покойным предшественником, который мудро придерживался вековых традиций. Он, чужеземец, теперь считался человеком знатным. Он занимался тем, что обживал загородную усадьбу, которая обслуживалась многолюдной челядью и полагалась ему по должности. Ну и на размышления, которые он мог наконец себе позволить.
Другой бы на его месте впал в сонное оцепенение от внезапно свалившейся на него невиданной роскоши, но у пытливого ученого были иные радости. В голове его рождались все новые и новые планы, возбужденный ум алкал новой пищи, и Дактаир вновь заинтересовался свинцовым блеском и битумом. Однако никаких сведений об этих полезных ископаемых в доступных ему источниках не обнаруживалось.
Кроме одной, зато драгоценной, справки: примерно раз в два года за этим сырьем отправлялась экспедиция, и оно доставлялось в Место Истины. Коль скоро его сделали начальником, то в этом качестве его могут привлечь к организации такого мероприятия. Осталось выждать еще полгода, — вряд ли следующая экспедиция отправится в путь раньше… Не терпится, конечно, но нельзя же в открытую нарушать заведенные обычаи. К тому же скоро он проникнет в одну из тайн братства.
Селение теперь было всего в двух шагах, и Дактаир смог, ничего не опасаясь, нанять в качестве личного прачечника одного из помощников — того самого, которого он снабжал стиральным порошком. И вот в один из вечеров его осведомитель явился к нему в дом, довольно ухмыляясь.
— По-моему, у меня есть кое-что новенькое… Община получает срочные послания только через одного гонца — его зовут Упути, и он же забирает письма из селения. Человек это честный, но порой много болтает, и я люблю с ним покалякать о том о сем. Он многое подмечает — вот и проговорился, что один из мастеровых очень уж много писем пишет.
— А кому?
— Этого Упути не скажет — тайна. Но я узнал, что этот самый мастеровой проводит все выходные дни у западного берега вот уже два месяца кряду. Непривычно как-то, жители Места Истины так себя не ведут. Быть может, ему просто какие-то дорогие вещи нужны, вот он и повадился в ювелирную, скажем, мастерскую: на берегу их хватает. Но все равно обычно бывает не так…
— Надо думать, имя этого ремесленника ты знаешь.
— Узнал.
— Сколько?
— Порошком стиральным тут не обойтись. Мне медные слитки нужны.
— Ты меня разоришь, дружок.
— Такая новость дорогого стоит.
— А другие помощники тоже знают?
— Кроме меня, никто. Упути страшно расстроился, что выдал мне имя, и во второй раз не проболтается. Хотите знать — платите.
Дактаир надул губы.
— Значит, два слитка?
— Четыре.
— Три?
— Четыре… Это, быть может, удача всей моей жизни, и я ее не упущу.