Заре навстречу
Шрифт:
— Дяденька, — сказал Тима, послушно ложась на пол, — я просить помощи пришел. Будьте добреньки, помогите. Рояль я уронил на дороге. Помогите поднять, пожалуйста.
— Ты что, больной? — растерянно спросил старичок. — Или, может, тронутый?
— Нет, я здоровый. Только Васька у меня упал.
— Кто? Васька? Значит, ты не один? Он что, повзрослев тебя будет?
— Да он лошадь, — объяснил Тима. — Он там, на улице, один лежит.
— Ага, украл, значит, коня украл? — торжествовал старик. — А у нас спрятаться захотел?
Перебросив колун в левую руку, он правой взял метлу и черенком стал неистово барабанить в потолок. Пришел человек с дробовиком.
— Вот, — сказал радостно старичок. — Поймал грабителя. Вломился, значит, но я его… — и помахал топором.
— Вы что же, его уже оглушили?
— Дяденька, — взмолился Тима. — Я же… — И, не зная, что бы сказать о себе такое значительное, заявил: — Я же представитель.
— Представитель? — усомнился человек с дробовиком, но, видно, проникнувшись значением этого слова, приказал: — А ну, встань, я погляжу, какой ты представитель.
Выслушав Тиму, он поставил дробовик между колен и задумчиво произнес:
— Придется Захарова будить. Он власть — пусть решает.
В сопровождении человека с дробовиком и старичка Тима поднялся по шатким ступеням на второй этаж. На кровати сидел толстый бритый человек в исподнем белье.
Он велел Тиме:
— Говори все начистоту, — и отрекомендовался: — Председатель домового комитета Захаров.
— Значит, так, — сказал Захаров старичку и человеку с дробовиком: Ступайте по квартирам и подымайте всех жильцов. Понятно?
— Пяток мужчин хватит? — спросил человек с дробовиком.
— А я говорю всех. Понятно? — прикрикнул на него Захаров. — Ну, там веревки прихватить и что еще понадобится.
Человек с дробовиком пошел к дверям.
— Стой! — крикнул Захаров. — Скажешь: народное имущество спасать. Мол, музыку детям Советская власть подарила, а этот обормот ее в снег выронил.
Человек десять жильцов, возглавленных Захаровым, вышли на дорогу, подняли Ваську и запрягли его в сани.
Тот, у которого был раньше дробовик, починил оглобли.
Потом все жильцы дружно, под команду Захарова, подняли рояль и бережно положили его на сани.
— Спасибо, товарищи, — сказал Тима.
— Обожди, — попросил Захаров. — Зайди ко мне в квартиру. Акт подпишешь о нашей помощи. Потом его в Совет пошлю, чтобы там все знали, какой в доверенном мне доме революционный порядок среди жильцов.
Негнущимися пальцами Тима кое-как вывел свою фамилию.
Но когда он уже отъехал с полквартала от этого доброго дома, его вдруг догнал запыхавшийся старичок. Он сердито крикнул:
— Стой! — отдышавшись, произнес медленно и назидательно: — Захаров велел сразу в помещение не вносить, а то с морозу в тепле запотеет, струны заржаветь могут, ящик покоробится. Завтра сам придет в детский дом ранним утречком проверить, как слова его выполнили. Так
— А он кто? — спросил Тима.
— Да так, — пробормотал неохотно старичок, — обыкновенный жилец и всего-то столяр. А вот на голосовании выбрали — вознесся. У всех книги собрал и в кладовой у меня библиотеку устроил. С пяти до восьми под запись выдача, — зябко шмурыгнул носом и доверительно сообщил: — От таких одно беспокойство, — потер ногу об ногу и пожелал Тиме: — Ну, поезжай, голубчик, вези детям музыку.
Когда Тима приехал в детдом, там все уже были в тревоге и Утев хотел посылать людей на поиски.
Тима быстрей, чем папа, привык к революции и считал самым обыкновенным и естественным то, что у папы до сих пор вызывало радостное удивление.
Что тут особенного, если бедным людям при революции стало лучше, на то она и революция, и нечего беспрестанно вспоминать, как прежде людей угнетали и мучили. Но имеете с тем у Тимы были свои собственные счеты со старым режимом. Разве мог он забыть о сиротском приюте, где жил, как в тюрьме?
Правда, там он узнал, что такое настоящее человеческое товарищество. Володя Рогожин, вожак сиротского бунта, коренастый суровый силач Тумба, мечтательный, гордый Стась — как много они сделали для Тимы хорошего! Ведь он стал совсем другим, чем был до приюта. На всю жизнь у Тимы ощущение революции будет связано С днем освобождения из приюта.
Снова оказавшись среди старых приятелей, но не праздным гостем, а человеком, что-то делающим для революции, Тима испытывал блаженное чувство счастья. Он жал всем руки и улыбался, чтобы не показаться своим друзьям зазнавшимся оттого, что именно он привез им музыку.
Вспомнив про наставления старика, Тима рассудительно предупредил:
— Рояль нельзя сразу вносить с холода в теплое помещение, а то он вспотеет.
— Ладно, — заявил Володя Рогожин, — без тебя понимаем, — и сказал Тумбе: — Видал? О музыке беспокоится.
А что сам до самых кишок промерз, молчит, — и приказал: — А ну, разувай ноги, три снегом. А то чернуха хватит.
Тумба, Стась, Володя Рогожин помогли Тиме раздеться, растерли его, потом заставили сесть в кадку, облили теплой водой. Завернули в одеяло и торжественно отвели в спальню.
Тумба приказал ребятам:
— Чтобы тихо было! Понятно? — и, прикрыв ламповое стекло бумагой, на цыпочках вместе со всеми вышел из спальни.
Из большой комнаты доносились приглушенные радостные голоса. Там, вопреки наставлениям старичка, ребята нетерпеливо устанавливали рояль. А потом Тима услышал музыку — могучую и упоительную. Но, может, никто вовсе и не играл на рояле: ведь в детдоме еще никто не умел играть, — и эти дивные звуки просто снились Тиме? Снились? Не так-то легко спать на отмороженных ушах. Как ни ткнешься в подушку, все больно.