"Зарубежная фантастика 2024-1" Компиляция. Книги 1-17

Страуд Джонатан

— Красивая история. Если забыть, что Данат жив и вот-вот станет хаем Мати.

Баараф фыркнул и обвел величественным жестом весь зал.

— Что есть наш мир, кроме красивых историй? Что есть история, как не собрание правдоподобных рассуждений и удачной лжи? Ты ученый, Маати-кя, тебе это должно нравиться.

Баараф пьяно хихикнул, и Маати поднялся. Снаружи что-то треснуло, будто сломалась каменная плита или с большой высоты упала черепица. Через мгновение раздался смех. Маати оперся на стол локтями, скрестил руки и засунул кисти в рукава. Баараф вздохнул.

—

Ты так не думаешь, — проговорил Маати, — ты не думаешь, что какое-то семейство метит в хаи?

— Конечно, — сказал Баараф. — Чтобы затевать такое, надо быть уверенным, что тебя изберут, а значит, требуется куда больше денег и власти, чем у любого отдельно взятого семейства. Столько золота не найдется даже у Дома Радаани, а они богаче самого хая.

— Выходит, ты считаешь, что я гоняюсь за туманом, — заключил Маати.

— Я считаю, что во всем виновен выскочка, а ты его так боготворишь, что никак не можешь смириться. Все знают, что он тебя учил в детстве. Тебе до сих пор кажется, что он тебя в два раза выше. Кто знает, может, так и есть.

От гнева Маати заговорил ровно и спокойно, приняв позу исправления чужой ошибки.

— Ты мне нагрубил, Баараф-тя. Я буду признателен, если это больше не повторится.

— О, не стыдись! — воскликнул Баараф. — Многие мальчики влюбляются в…

Тело Маати поднялось само собой, скользнуло к Баарафу с легкостью и грацией, каких он за собой не замечал. Ладонь шлепнула обидчика по челюсти так сильно, что его голову мотнуло в сторону. Маати навалился на Баарафа и прижал его к скамье. Тот взвизгнул от неожиданности, и Маати заметил в его глазах ужас.

— Мы не друзья, — бесстрастно произнес Маати, — Давай не будем врагами. Мне это помешает, а тебя, будь уверен, уничтожит. Я здесь по заданию дая-кво, и кто бы ни стал хаем Мати, ему будут нужны поэты. А вот одного слишком умного библиотекаря легко заменить.

Баараф возмущенно отпихнул руку Маати. Поэт отступил назад, позволяя тому подняться. Библиотекарь одернул одежды, его лицо потемнело. Гнев Маати начал слабнуть, но во взгляде читался вызов.

— Решаешь все кулаками, Маати-тя, — сказал Баараф, изобразил прощание и гордо вышел из библиотеки. Своей любимой библиотеки. Маати услышал, как закрывается дверь, и из него словно вышел воздух.

Хоть и неприятно было об этом думать, Маати понимал: придется извиниться. Зря он накинулся на Баарафа. Если бы он перетерпел оскорбления и гнусные намеки, то заставил бы библиотекаря раскаяться. Где там…

Маати покосился на разбросанные бумаги. Может, он и вправду все решает кулаками. Может, тут давно нечего искать. В конце концов Оту все равно казнят, Данат займет место отца, а Маати вернется к даю-кво. Даже с победой. Ведь сейчас Ота умирает голодной смертью в разреженном воздухе над крышами Мати. Что это, если не победа? Небольшая неразгаданная тайна вряд ли будет иметь значение.

Маати собрал записи в стопку, свернул их и положил в рукав. Пора уходить. Он устал и разочарован, недоволен собой и совсем отчаялся. Пусть его примет с распростертыми объятьями город вина и развлечений.

Вспомнился

Хешай-кво — поэт, который управлял андатом по имени Исторгающий Зерно Грядущего Поколения, или Бессемянный. Когда-то его учитель тоже ходил в веселый квартал за дурманом, азартными играми, вином и продажными женщинами. Значит, Хешаю были знакомы чувства Маати.

Он достал из рукава книгу в коричневом кожаном переплете, которую всегда носил с собой, открыл и увидел красивый почерк Хешая. Подробное описание ошибок, которые он допустил при пленении андата. Маати пришли на ум последние слова Бессемянного: «Он тебя простил».

Маати мотнул головой. Руки и ноги отяжелели от усталости и страха. Он засунул книгу обратно в рукав и снова разложил на столе бумаги. Впереди вся ночь, есть время подумать.

Двором овладели буйное веселье и облегчение, как бывает, когда худшее уже позади. Праздновали братоубийство, но изо всех, кто пил, плясал и читал стихи, помнила об этом, пожалуй, лишь Идаан. Она встречалась с бывшими друзьями из той поры, когда она еще не ушла в темноту; пила вино и чай; принимала поздравления знатных семей по поводу брака с Ваунёги; исправно краснела от двусмысленных шуточек про нее с Адрой или отвечала еще более смелой издевкой.

Она играла роль. Это было заметно лишь по более сложному гриму. Впрочем, все думали, что раскрашенные веки и темно-сливовая помада — ее дань празднику. Только сама Идаан знала, что это маска.

Когда они с Адрой вырвались с праздника, обнимая друг друга словно влюбленные, ночная свеча прогорела чуть за середину. Никто из встречных не сомневался, что у них на уме. Половина города уже разбилась на пары и искала пустые кровати. Для того и существуют праздничные ночи. Идаан и Адра, смеясь и спотыкаясь, побрели к хайскому дворцу.

Лишь за высокой оградой, не напоказ, Адра ее поцеловал. От него пахло вином и мускусом теплой кожи молодого мужчины. Идаан ответила на поцелуй, и на этот миг — долгий и чувственный — была искренна. Адра с усмешкой отстранился, и Идаан возненавидела его вновь.

Многодневный дебош в залах и галереях дворца постепенно подходил к концу: все, от знатных представителей утхайема до последнего огнедержца, уже поставили пятна на своих лучших одеждах. Самые шумные часы празднества были позади. Еще играла музыка и звучали песни; еще танцевали и беседовали гости, а то и увлекали друг друга в укромные уголки и альковы; еще рассуждали старики о том, кому будет легче житься при новом хае Данате. И все же близилось время, когда город переведет дух.

Идаан и Адра, не скрываясь, прошли в личную часть дворца, где было разрешено появляться только слугам, рабам и женам хая. Идаан повела жениха по широким лестницам в южные покои. Навстречу вышел слуга — хромой седовласый старик с румяной улыбкой. Идаан приказала, чтобы их ни под каким предлогом не беспокоили. Старик серьезно закивал, скрывая возникшее в глазах веселье. Идаан не стала его разубеждать. Адра запер за ними большие деревянные двери.

— Это ведь не лучшие покои, верно? — спросил он.