Зарубежные письма
Шрифт:
В этих наивных размышлениях моей молодости, связанных со страстным желанием постичь «тайну бытия», Пастёр был одним из духовных источников, жадно впитываемых мною и пробуждавших мысль. А какая биография, какой универсализм! С чего он начал? В виноделы готовился? И вот с двадцати шести лет он адъюнкт-профессор физики в Дижоне, через три месяца адъюнкт-профессор химии в Страсбурге, через шесть лет декан естественных наук в Килле, через три года — руководитель научных занятий в Париже, в 'Ecole Normale. Физик, химик, микробиолог, фармаколог, врач — все это вместе почти в античном, в средневековом (или в будущем двухтысячелетием!) понимании
Но я чересчур разговорилась перед скромной дверью бывшей кожевенной мастерской. Не так давно вся Франция, а с нею весь мир отпраздновали 150 лет со дня рождения Луи Пастёра. Могу себе представить, что тут было, как приоделся, приукрасился, взволновался этот маленький мир французских мелких рантье, ремесленников, чиновников, домохозяек, живущих по берегам темно-водной речушки в городе Доле. Но и до юбилея в домике-музее было предпразднично. Экспонаты, правда, состояли большей частью из фотографий да из оставшейся от отца Пастёра старой ремесленной обстановки кожевенной мастерской с ее примитивными орудиями труда прошлого века. Среди фотографий — русские девочки, спасенные Пастёром от последствий укуса бешеной собаки.
Самым интересным в музее-доме, где ровно ничего нельзя было узнать о Пастёре-универсалисте, упомянутом мною выше, была, конечно, книга для посетителей. Приятно было прочесть записи нашего бывшего посла и его жены (Зориных) и наших больших ученых — Энгельгардта, Збарского, — посетивших домик в Доле еще до юбилея…
Но как бы ни были вы утомлены остановкой в Доле, ехать дальше сразу не следует. Да и кто может устоять перед, внезапно мелькнувшим среди скромных серых строений прошлого века удивительным — не знаю, как назвать его, — сооружением из бетона и железных извилин абстрактной скульптуры, словно громадная улитка, вдруг задравшая вверх маленькую головку над массивным, расплывшимся телом, — вторым чудом города Доля или второй его достопримечательностью.
Если в домике Пастёра невольно задумываешься о могучей экспансии мышления научного гения, то тут, перед этим «ультра-модерн», нельзя не задуматься о другой экспансии, церковной. Я вступаю тут на почву, где может на меня обрушиться не только гнев католиков, но и эстетический фанатизм приверженцев «нового искусства». В Доле построили новую церковь. 7 мая 1961 года заложили ее первый камень. 14 июня 1964-го сюда прибыл «апостолический нунций во Франции, монсеньор Бертоли» с епископами из Сен-Клода и Вердяна для торжественного освящения этой церкви.
О ней, об ее архитектуре и мистике пишут брошюры. По правде сказать, будь это не церковь, а что-либо другое, несущее в своем назначении медленное, ползучее приближение к человеку, можно было бы говорить об эстетической стороне. Можно было бы и привыкнуть к этой эстетической стороне, если бы все здания вокруг превратились в таких же задравших голову ползунов. Человек привыкает к моде, его восприятие всегда под притупляющим влиянием массовости. Между прочим, первый момент парадоксальности, вносимый модой для органов восприятия, показывает тесную связь эстетики с этикой, зрительных и слуховых впечатлений с моралью, с привычками, с бытом, с мировоззрением, что само по себе интересно и наводит на мысль о целостности человеческих функций и связности реакций организма. Но сейчас разговор о другом.
Разговор об очень интересной деятельности церкви. Чтобы не потерять свою паству, церковь стремится идти в ногу с своим временем. Церковные формы и соотношения с прихожанами, как и главные бытовые действия — крещение, причащение, исповедь, — все это менялось столетиями. Трудно сказать, было ли что-либо революционное, не сразу осваиваемое верующими в смене романского тина церквей на готику — раннюю, среднюю, позднюю. Но сейчас, в эпоху научно-технической революции, когда, как в Библии говорится, «время пришло во умаление», то есть убыстрился исторический процесс развития, церковь почувствовала себя чем-то
Почин дала, кажется, брюссельская выставка 1958 года, вернее, не почин, а как бы санкцию на совершающийся процесс «бетонирования» церквей, своим пирамидообразным куском сплошной массы, с маленьким крестом на макушке, поднятой к небу, — выставочным павильоном Ватикана.
Но церковь города Доля интересна не одной лишь новейшей архитектурой, а и своим посвящением апостолу Иоанну, автору четвертого евангелия и мистической книги христианства — апокалипсиса. В ее архитектуре, расположении баптистерия, алтаря, в росписи стен «главными цитатами» из Иоанна и в скульптуре знаменитых апокалипсических коней — белого, рыжего, черного, красного, — как и в специальной брошюрке, авторы старались передать в применении к современности мистику апокалипсиса Иоанна.
Когда я находилась внутри этой церкви, испытывая полное отсутствие каких-либо старинных эмоций теплоты, умиленности, благочестия, невольно возникавших в душе от вида молящихся и от особого церковного мерцания восковых свечей, льющих свой розоватый свет и свой аромат воска (прошу прощения за длинноту фразы), так вот, когда я была в этой церкви, вместо молящихся находился в ней только один хихикающий старичок турист в очках. Он обратил мое внимание на «купель» в виде толстой подмигивающей рыбы, похожей на карпа, и на скульптуру, именуемую «Борьбой женщины с драконом». Если первая была чуточку смешной, то вторая — с драконом, похожим на «голого» быка, и лежащей под ним женщиной со стоячими, как два бильярдных шара, грудями — чуточку неприличной. Не знаю, может ли в таких церквах возникнуть мистическое чувство или простая человеческая вера, может ли продержаться любовь к Христу при виде его абстрактного «зигзага» на кресте, стоящего в алтаре. Не хочу оскорблять ни расхваленных и премированных архитекторов, создавших церковь в Доле, ни верующих, молящихся в ней, но только задаю вопрос: молятся ли в ней верующие?
Экспансия современного католичества замечается не только в архитектуре. Попробуйте поискать в старых (девяностых годов прошлого века) немецких словарях слово «екюмен» ("okumen, "okumenisch), вы его не найдете. В советских немецко-русских оно встречается и переводится, как «всеобщий», «мировой». Между тем в современных европейских газетах оно мелькает чуть ли не на каждой странице, и смысл его несколько иной: в русском церковном обиходе оно аналогично слову «вселенскость» и применяется к церкви — вселенская церковь. Это словечко влилось в европейскую речь совсем не просто. Как «общий рынок», как Лига наций, как всевозможные географические и политические союзы-сообщества, тенденция к соединению, к снисходительному стиранию острых углов в догмах веры и компромиссному сглаживанию разниц, к собиранию всех церквей под единый вселенский купол исходит от самого Ватикана и просачивается в западную печать. Мы как-то мало интересуемся всем этим, а между тем в международной политической жизни стремление церкви ко «вселенскости», к этому новому лозунгу «"okumen» вовсе не малозначащий фактор…
Стемнело, когда наконец отъехали мы от Доля. Дальше в пути можно заночевать под тремя звездочками гостиницы «У мельницы голубых форелей», если не бояться, что эти «три звездочки» обдерут вас как липку. Здесь тоже можно кое-чему научиться. Старинные замки, исторические дома, знаменитые поместья превращены во Франции в самые дорогие гостиницы для богатых туристов. Хорошо, когда они оправдывают свои цены красотой природы, комфортом и вкусным столом. Но, вчитавшись в проспекты, начинаешь подозревать, что есть и такие, где сдирают с путешественника за одну честь пребывания под вывеской аристократического имени бывшего владельца.