Зарубежный детектив 1979
Шрифт:
— Рикардо, — недоуменно шептала она. — Рикардо...
Она разложила на картонные тарелочки омлет и ушла в ванную.
— Убери, пожалуйста, в шкафчик плитку и открой бутылку. Я в пять минут приму душ.
Дверь ванной закрылась, я закурил. Потом поспешно убрал в шкафчик плитку, взял нож и принялся открывать одну из бутылок с вином. Поставил ее на ночной столик и снова сел на кровать.
— Можно тебя спросить? — громко крикнул я.
Изнутри, почти заглушённый шумом воды, раздался ее голос:
—
— Можно спросить тебя о чем-то? — еще громче крикнул я.
— Хорошо.
Я встал и подошел к двери:
— Почему ты не приехала с мужем? Несколько минут слышался только шум воды.
— Потому что он умер... — наконец ответила она.
Я снова бросился на кровать.. Рядом со мной стоял ее чемодан. Я осторожно, стараясь не шуметь, поднял крышку. От какого-то неопределенного, странного аромата у меня раздулись ноздри. Пахло чем-то очень чистым, неясным, свежим. Звук воды вдруг прекратился, и я опустил крышку.
Дверь открылась, и появилась Йоланда в темно-сером халатике. От нее исходил нежный аромат духов.
— Ты разлил вино?
— Нет еще, — ответил я. — Но бутылка открыта.
Я наполнил два стакана, мы сели друг против друга за ночным столиком: я на кровати, она на единственном стоявшем в комнате стуле.
— Ты с какого времени работаешь? — спросил я.
— Да уже много лет.
Она оперлась локтями о стол и наклонилась ко мне. Отпила несколько глотков вина.
— Скажи мне одну вещь. Ты почему развелся с...? Как ее звали?
— Ирмина.
— Ага, — бросила она, — с Ирминой.
— Мы совершили ошибку, поженившись. А муж твой отчего умер?
Похоже, она не ждала этого вопроса.
— Несчастный случай? — настаивал я.
— Не совсем так, Рикардо, — она прямо взглянула мне в глаза. — Он в 1960 году уехал из страны.
Она поднялась и стала собирать тарелки. Мы уже выпили одну бутылку вина и теперь начали вторую. Я с нежностью следил за каждым ее движением, за каждым жестом.
— Ну что ж, — сказала она. — Теперь твоя очередь.
Она повернулась ко мне спиной и принялась убирать в шкафчик посуду и продукты. Под халатиком вырисовывались ее твердые загорелые бедра.
— Почему ты снова не женился?
— А тебе что, это так важно? И почему ты сама снова не вышла замуж?
Она резко повернулась. Грубость моего ответа удивила меня самого.
— Прости, — прошептал я. — Я выпил лишнего.
Я поднялся и подошел к двери. Открыл ее: снаружи стояла сырая, беззвездная ночь. Моря не было видно, слышалось лишь его мерное, величавое дыхание.
— Может быть, — пробормотал я, не глядя на нее, — может быть, я не встретил...
— И ты такой же как все, — оборвала она меня. — Каждый второй твердит одно и то же. А те, кто не говорит, думают.
Я обернулся к ней:
— Думаю, ты ошибаешься.
Не могу сказать, что Тони уж очень хорошо меня «устроил», но он упросил отца дать мне место продавца с еженедельным жалованием в 80 долларов. Я с понедельника начал работу и в пятницу отказался от эмигрантского пособия, так как теперь мог зарабатывать сам и совершенно незачем было лишний раз напоминать о себе ФБР.
Тони познакомил меня и с Вандой, веснушчатой девицей с большими кроличьими зубами и красивыми голубыми глазами. Она была североамериканкой. Она жила в квартирке на 67-й улице. Вместе с нею обитала Эйлис — девушка Тони, пухленькая смугляночка с пышной грудью и довольно тощими ногами.
В июне — три месяца спустя после прибытия — я уже получал девяносто пять долларов и мог оплачивать скромную, но отдельную квартиру.
Двери Национального революционного движения открылись передо мной однажды вечером...
Однажды вечером на стоянке своих машин, предназначенных к продаже, отец Тони познакомил меня с Джеком Морено — одним из доверенных людей хромого Оросмана.
Человек протянул мне руку. Несмотря на «Джека» он, казалось, только что вывалился из бильярдной, что на улице Санха в китайском квартале Гаваны. Длинные бачки, огромная медаль из дешевого золота с изображением святой Варвары на шее, штаны из чертовой кожи.
— Расторопный парень, — похвалил меня отец Тони. Мужчина лучезарно улыбнулся, блеснув всеми своими золотыми коронками.
— Сегодня вечером мы собираемся в «Бискайе», — сказал мне он.
— Национальное революционное движение?
— Конечно. Кто же еще?
Я пошел в «Бискайю». У дверей меня остановил устрашающего вида светловолосый мастодонт, говоривший на варварском! английском, но я назвал Джека Морено, и, немного поколебавшись, он меня пропустил.
Собралось около ста человек. Мы расселись на складных стульях перед столиком президиума, за которым довольно-долго никого не было. В 9 вечера появился Педро Оросман в окружении целой свиты адъютантов и телохранителей. Однако за столик сели только он сам, Джек Морено, еще двое незнакомых мне людей и старик, не выпускавший трубки изо рта, которого потом нам представили как сенатора Виктора Пеппера.
Пока Оросман медленно и хрипло произносил слова своей: речи, мне пришла в голову показавшаяся удачной мысль. Я достал ручку и в записной книжке принялся записывать отдельные фразы и выражения оратора. В течение часа Оросман безжалостно нападал на тех, кто «объявляют себя антифиделистами и антикоммунистами, а на самом деле являются антиамериканцами и антидемократами...». По именам и фамилиям перечислил. некоторых лидеров, возглавляющих группы так называемых «ультраправых», и заклеймил их как «уличных шарлатанов».. «Мы, — в заключение сказал он, — не обещаем ничего. Мы просто сделаем. Сделаем. Сделаем».