Зарубежный детектив
Шрифт:
— Ты слишком все упрощаешь. Так нельзя.
— Но иначе, Мануэль, мы окончательно увязнем. Согласись, если дон Антонио был способен убить себя, не оставив перед смертью хотя бы записки, то он личность уникальная, и нам не дано его понять.
— Так ты думаешь, Браулио, его убили?
— Во всяком случае, нормальный человек этого сделать не мог. Но если он такой же сумасшедший, как губернатор, который запретил тебе заниматься расследованием уголовных дел, то не исключено.
— А может быть, его кто-то убил в состоянии аффекта или
— Вполне вероятно. Мануэль, но тогда этот человек очень примитивен и жесток.
Плиний опустил голову, вперив взгляд в каменные плиты пола. Наконец он устало произнес:
— Больше ничего придумать не могу.
— И напрасно, Мануэль. Люди вслух говорят совсем не то, что думают и чувствуют. Мне странно, что ты, который всегда одерживает верх благодаря своей интуиции, на сей раз выдвигаешь столь рациональные версии, — сказал Браулио.
— Интуиция, о которой ты только что упомянул, всего-навсего способность сознания угадывать истину, основываясь на уже имеющихся у тебя опыте и фактических данных.
— Браво, Мануэль! Здорово сказано! — восторженно воскликнул дон Лотарио.
— Чтобы найти верный путь расследования, надо изучить всевозможные пути и безошибочно избрать самый правильный из них, даже если им окажется незаметная тропинка... Разве не так? — заключил Плиний, с удовлетворением глядя на дона Лотарио своими проницательными глазами.
— Вот теперь ты угодил в самую точку... Не часто доводится мне слышать твое красноречие, обычно ты предпочитаешь отмалчиваться и размышлять про себя, — сказал Браулио.
— Ты хоть и философ, а совсем не знаешь Мануэля.
— А вы, дон Лотарио, всегда бросаетесь на защиту комиссара, едва о нем заходит речь.
— Да будет тебе известно, Браулио, мое красноречие — пользуюсь твоим выражением — вызвано тем, что я не знаю, с какого боку подступиться к этому делу. А любое запутанное дело вынуждает меня либо пускаться в разглагольствования, либо злиться.
— Выходит, сеньоры, все, что здесь так красиво говорилось о путях расследования, не более чем пустые слова? — спросил Браулио.
— Наша жизнь — запутанный клубок. И даже ты, Браулио, не способен его распутать, — ответил Плиний.
— Пожалуй, это самая толковая мысль, высказанная за весь вечер. Да, друзья, жизнь непостижима, сколько бы мы ни пытались в ней разобраться, — изрек Браулио.
Без четверти три болтовня друзей заметно поутихла. Плиний взглянул на свои наручные часы и сказал:
— Хватит чесать языки. Пора ехать.
Трое друзей направились к машине.
Прикладбищенские улицы выглядели совершенно пустынными. И на Кампо де Криптана, по которой они поехали, тоже не было видно ни одного автомобиля или какого-либо другого транспорта. Всю дорогу друзья молчали. Наконец дон Лотарио остановил машину на углу квартала, рядом с домом, в котором жил пропавший дон Антонио.
Прежде чем выйти из машины, они огляделись по сторонам, чтобы
— Одолел сон?
— Да, Мануэль.
В берете, в серой рубашке, в неподпоясанных вельветовых брюках, он скорее походил на крестьянина, чем на привратника.
Вчетвером они поднялись на лифте, и Блас ключом открыл двери квартиры дона Антонио. Изнутри сразу же повеяло спертым воздухом непроветренного помещения. Плиний задержался в прихожей, разглядывая узкую вешалку в стиле модерн.
— Что ты там изучаешь, Мануэль? — поинтересовался дон Лотарио.
— Да вот смотрю: у него три зонта и два макинтоша.
— Блас, слышишь, что говорит Мануэль?
— Слышу, дон Лотарио. Доктор был весьма предусмотрительный человек.
— Три зонта... и автомобиль.
— И вдобавок... новое зимнее пальто да еще демисезонное.
— Он заботился о своем здоровье. На то он и доктор, — объяснил привратник, а затем спросил: — Так куда бы вы хотели зайти сначала?
— Давайте начнем сразу отсюда. — И Плиний отворил двери гостиной. У ломберного столика, на софе, свернувшись калачиком, спала женщина.
— Кто это?
— Гортензия, Мануэль, приходящая домработница дона Антонио. Я велел ей прийти. Она знает о докторе больше меня, — ответил привратник.
— Зря ты ее позвал, — с укором сказал Плиний, осторожно прикрывая дверь.
— Не беспокойтесь, Мануэль, она из тех женщин, которые умеют держать язык за зубами. К тому же очень предана своему хозяину.
За матовым стеклом только что закрытой Плинием двери вырисовался силуэт Гортензии. Она вышла в коридор и поздоровалась:
— Доброй ночи, вернее, доброе утро. А я уснула как убитая.
Плиний закусил губу.
— Если хотите что-нибудь узнать о доне Антонио, то мне известно о нем все, все.
— Все, все?
— Я, наверное, не так выразилась. Все, что положено знать достаточно наблюдательной домработнице, прослужившей у дона Антонио долгие годы. Теперь вы меня поняли?
Гортензия смотрела на Мануэля испуганно и натянуто улыбалась. Для своих сорока с лишним лет она выглядела неплохо, но, по мнению Плиния, слишком раздобрела и утратила всякую привлекательность.
Гортензия открыла двери кабинета — маленькой домашней клиники доктора. Огромный письменный стол, кресло, стулья соседствовали тут с рентгеновским аппаратом, застекленным шкафом, в котором хранились медицинские инструменты, и небольшой кушеткой. Тут же красовались диплом об окончании высшего учебного заведения и свидетельства о присвоении дону Антонио звания лиценциата и доктора. На столе, возле телефона, лежал небольшой перекидной календарь в кожаном переплете.