Засекреченный полюс
Шрифт:
Он уверенными движениями ощупал поврежденную руку, похмыкал и, улыбнувшись, сказал, потирая руки:
– Среди вас есть врач?
Я подошел ближе.
– Ну что ж, коллега, могу вас обрадовать. Хотя повреждения серьезные, руку мы ему сохраним. У нас тут хирурги отличные.
– Он оглянулся на стоящие у двери фигуры в белых полушубках и, снизив голос до шепота, сказал: - Кланяйтесь матушке-Москве.
Я все понял. Это был такой же заключенный, один из многих тысяч, томившихся в колымских лагерях.
Простившись с Коровиным, мы погрузились в розвальни и вскоре уже влезали в кабину самолета. Мы не обмолвились за всю дорогу ни единым словом и лишь облегченно вздохнули, когда захлопнулась дверца кабины и самолет, резво промчавшись по снежному полю, покинул это проклятое место.
Обратно мы летели в полной темноте. Небо прояснилось, замерцало звездами. Самолет набрал высоту. Титлов взглянул на приборы и, передав управление Сорокину (второй летчик.
– В. В.), выбрался из кресла.
– Пошли, доктор, побалуемся чайком, - сказал он, снимая с головы шлемофон.
Мы перебрались в грузовую кабину. Бортмеханик Дима Шекулов поставил на ящик термос, приготовил несколько бутербродов, открыл банку со сгущенным молоком и присел рядом с нами.
Отхлебнув из кружки горячего "чифира", я задал вопрос, давно вертевшийся у меня на языке:
– Михал Алексеич, а вы Сомова давно знаете?
– Давненько. Со времен нашего беспосадочного полета на полюс в 1945 году.
– Он на мгновение задумался, почесал шрамик, пересекавший наискось подбородок.
– Интересный был полет. Помнишь, Дима?
– Может, расскажете о нем, Михал Алексеич, если это не секрет?
– Да какой тут секрет. Осенью сорок пятого меня вызвал Марк Иванович Шевелев (начальник полярной авиации.
– В. В.) и положил на стол карту Центрального полярного бассейна и говорит: "Руководство подготовило план дальней авиационной разведки. Она очень нужна для разработки ледового прогноза по трассе Северного морского пути. Заодно обследуете состояние льда в малоизученной части Ледовитого океана. Пойдете через Амдерму, Дудинку, мыс Косистый на Челюскин. Туда уже завозят дополнительный запас горючего. Заправитесь и полетите прямо к Северному полюсу, а затем на юго-восток через Котельный. Посадка в Крестах Колымских. С вами полетит гидролог Сомов и корреспондент "Правды" Бессуднов. Штурманом пойдет Аккуратов".
Экспедицию готовили тщательно. На случай вынужденной посадки на лед доставили на борт шелковые палатки с пневматическим полом и двойными стенками. Правда, они похуже теперешних КАПШей, но от холода и ветра защищали вполне надежно. Снабдили нас большим клипперботом с автоматическим надувом, спальными мешками на гагачьем пуху, лыжами, карабинами, аварийной радиостанцией, а запаса продовольствия хватило бы на месяц зимовки на льду.
Выдали нам все новенькое: регланы, унты, шапки-пыжики, как именинникам. Но главное, оснастили нас новейшим навигационным оборудованием. Учли, что за восьмидесятой широтой уже началась полярная ночь. Вылетели из Москвы 29 сентября на Челюскин. Там отдохнули, заправились горючим под завязку и 3 октября махнули прямиком на полюс. В 6 часов 35 минут наш Н-331 уже делал круг над вершиной мира. Погода была ясная, лунная, но, несмотря на темноту, видимость была отличная. Сомов словно прилип к иллюминатору с тетрадью в руках. Все что-то записывал, вычерчивал. Внизу - сплошные паковые поля, только иногда встречались неширокие разводья.
По программе обратный путь лежал через районы совсем незнакомые. Раньше их никто не обследовал. Однако погода нас баловала недолго. Набежала облачность, пошел густой снег. Началось обледенение. Я набрал высоту четыре тысячи метров, пять тысяч метров - никакого просвета. Только на шести тысячах пробили облачность и сразу почувствовали - дышать стало трудно. Ведь на таких высотах без кислородных приборов никто не летает. Пришлось опять снижаться. К счастью, на четырех тысячах появились просветы в облаках. Сразу полегчало, да и обледенение почти прекратилось. А там и солнышко показалось, значит, пересекли 80-й градус. Посмотрели вниз - сплошные разводья, битый лед, ни одной порядочной льдины, чтобы сесть, если понадобится. Но двигатели работали исправно. Аккуратов точненько вывел нас на мыс Анисий (остров Котельный.
– В. В.). Значит, скоро конец пути. Взяли курс на Кресты Колымские, а тут на борт пришла радиограмма: аэродром закрыт по погоде. Пурга. Пришлось лететь к устью Индигирки в Чокурдах. Сели нормально. В общем, за 16 часов полета отмахали мы 4360 километров. Вот, доктор, и вся история.
Титлов допил чай и вернулся в пилотскую. Часа через два показались огни шмидтовского аэродрома. Очередной полет на сомовскую льдину был намечен на завтра, 28 октября. Но меня мучили сомнения: здоровье Водопьянова все еще внушало мне серьезные опасения. Круги под глазами потемнели, а малейший поворот головы вызывал резкую болезненность. (Впоследствии, после возвращения в Москву, врачи установили перелом шейного отростка.)
– Может, Михал Васильевич, мне задержаться на денек-другой?
– И не думай, - буркнул Водопьянов.
– Там тебя на льдине ждут, а ты будешь мои хвори лечить. И без тебя обойдусь. Собирай свои манатки и отправляйся на станцию.
Я было пытался возражать, но Водопьянов так грозно зыркнул на меня, что дальнейший разговор был бесполезен. Пришлось подчиниться.
Ровно в 17 часов по московскому времени самолет Ли-2 с бортовым номером Н-556 оторвался от взлетной полосы и, набрав высоту, устремился на северо-восток навстречу полярной ночи, уже укутавшей Ледовитый океан своим черным покрывалом. Путь предстоял неблизкий - более 1400 километров надо льдами.
Каким же мастерством должен обладать полярный штурман, чтобы отыскать в бескрайних океанских просторах крохотную точку дрейфующей станции! Ведь внизу, под крылом ни единого ориентира. Лишь звезды, мерцая, смотрят с высоты, и их холодный свет - единственный маяк в этом мире ледяного безмолвия. До СП-2 лететь почти семь часов, а если ветер будет встречным, то и дольше. Поэтому, почаевничав с гостеприимными бортмеханиками, я пристроился на оленьей шкуре, укрылся меховой курткой и задремал. Разбудил меня сильный толчок. Машина словно провалилась в глубокую яму. Уши заложило. Может, уже подлетаем? Я взглянул на часы. Стрелки показывали 10.00. Значит, в воздухе мы уже пять часов, но до станции еще лететь и лететь. Я поднялся со шкуры и заглянул в штурманскую.
Склонившись над картой, что-то бормоча себе под нос, Гена Федотов прокладывал курс. Ему явно было не до меня.
Но вскоре он сам прошел в грузовую кабину и опустился рядом со мной.
– Ну до чего же сегодня погода хреновая, - сказал он, закуривая.
– Сплошная кучевка. Не миновать нам обледенения.
И словно в ответ на его слова по фюзеляжу затарахтели кусочки льда, срывавшиеся с лопастей винта.
– Слышишь?
– сказал он.
– А на плоскостях, наверное, с полтонны наросло. Скорей бы долететь. Ведь в этом чертовом океане ни одной порядочной льдины для посадки не сыскать. И луна, как назло, в тучи спряталась. Мрак кромешный.
Обледенение усиливалось с каждой минутой. Машина отяжелела и с трудом слушалась рулей. Надо снижаться. Стрелка высотомера быстро поползла по светящемуся циферблату. Восемьсот, шестьсот, триста, сто пятьдесят. При свете выползшей из туч луны черная мертвая вода казалась подернутой легкой рябью. Четко выделялись белые блины дремлющих льдин. Но вот наконец дернулась стрелка радиокомпаса.
– Ну, слава Богу, теперь уже близко, - сказал штурман, облегченно вздохнув.
– Километров двести осталось, не больше.