Зашифрованные маршруты
Шрифт:
Житуха приняла вертолет за летающего зверя и спрятала голову в заиндевелый куст. Вертолет, словно ветром, отнесло в сторону, и он тотчас взлетел выше. Развернулся и повис точно над центром поляны. Лопасти винта замелькали реже, вертолет стал снижаться. Ветер разметал у Тани волосы.
– Уйдите!
– крикнул откуда-то Иван Иванович.
Петька с Таней ушли за радиорубку. Житуха, по-кошачьи оттолкнувшись сразу четырьмя ногами, прыгнула к ним.
Двигатель хлюпнул последний раз, и от тишины зазвенело в ушах. Житуха выглянула из-за угла, посмотрела на серебристое чудище и вышла из укрытия. За ней появились Петька с Таней. На маленькой дверце «стрекозы» увидели надпись: «Северная экспедиция». В стеклянной кабине сидели летчик и мужчина с черной бородой.
Прибывшие легко спрыгнули на землю. Первым к ним подошел Додоев. Обнялся с бородачом, прижался к нему щекой.
– Здравствуй, Анатолий Васильевич. На хитрой птице ты прилетел. Совсем крыльев нет, а летит очень шибко.
– В Москве птицу выпросили, наша теперь будет. В Сибири пока у нас первых.
Черные цыганские глаза бородача стрельнули в сторону Петьки и Тани. Ивану Ивановичу он подал зеленый футлярчик.
– Очки тебе, старина, привез, а то в чужих-то, не видишь ничего.
– Спасибо. Уважил, Анатолий Васильевич.
Бородач подошел к Петьке с Таней. Приятно улыбнулся, протянул руку Тане:
– Анатолий Васильевич Сидоров, начальник экспедиции.
Петьку он просто обнял, легонько шлепнул по спине и крикнул летчику:
– Саша, подай сюда кое-что.
Стоящие вокруг геологи, по-видимому, знали, что обозначает «кое-что». Они заулыбались. Летчик Саша, как фокусник, выкинул из вертолета мягкий брезентовый тюк. Он упал к ногам ребят и развалился. Иван Иванович ахнул. На брезентовом коврике очутилась груда белоснежного меха. Анатолий Васильевич запустил в нее смуглые руки, разворошил, выдернул меховую белую куртку, такую же шапку, рукавицы и унты. С поклоном, как подают хлеб-соль, преподнес Тане.
Она смутилась. Румянцем вспыхнули смуглые щеки.
– Спасибо, - едва слышно произнесла Таня.
Петьке тоже преподнесли такие же подарки.
– Носите на здоровье, - сказал Анатолий Васильевич, - если что-нибудь окажется не по размеру, одному человеку,- он посмотрел на Ивана Иванович, достанется на орехи.
Все засмеялись.
Но парторгу «на орехи» не досталось: унты, шапки, куртки и даже рукавицы оказались как раз впору. Колесников пытался померить Петькины унты, но ему не дали.
– На твои ноги только чемоданы примерять, - пошутил Бурмаков, а сам стал напяливать Танину шапку, у него тоже отобрали и посоветовали примерить рюкзак.
Додоев сосредоточенно ощупал пальцами все швы на куртке, удовлетворенно причмокнул:
– Шибко красивая одежда, потому что швы крепкие, двойные.
Летчик Саша отозвал в сторону Ивана Ивановича и что-то ему сказал.
– Конечно, - ответил парторг, - мы же давно с райкомом обговорили.
Они ушли в радиорубку и вскоре вынесли оттуда старый деревянный фотоаппарат на складных ножках. Поставили около солнечной стены штаба. Летчик Саша вынул из полевой сумки небольшую белую простынь и попросил Петьку принести два гвоздя и молоток.
Простынь прибили к старой бревенчатой стене.
– Ну, ребятки, будем вас фотографировать, - сказал летчик, - срочно нужно на очень важные документы.
Сначала фотографировали Таню. Иван Иванович поправил ей воротничок и слегка скосил в бок челку. Он сделал именно так, как всегда нравилось Петьке. Потом Саша сфотографировал Петьку. Вытащил из аппарата деревянную окованную медью кассету, спрятал ее под куртку и убежал в радиорубку.
У вертолета собрались люди всех геологопартий. Слушали Колесникова. Поблескивая голубыми глазами, он рассказывал:
– На вертолетах, братцы мои, я налетался в свое время до чертовой бабушки. Полетели мы однажды на такой штуковине, все шарахаются, боятся, а мне дело привычное, я лег спать.
– Слава, ты же больше двух метров.
– Не перебивай, Валерка, я спал калачом. Проходит полтора часа, я, естественно, пробудился, глядь в окно - мамочки мои! Вертолет все над той же сосной висит, а земля крутится, словно шар голубой. Я к летчику в кабину. Так, мол, и так, под нами родная планета вертится. А он аж зубами заскрипел. Знаю, кричит, не суйся не в свое дело - это мы крутимся. Посмотрел я наверх: и точно, винт на месте, а кабина на оси, как юла, аж поет. Тут, конечно, - Колесников закатил глаза под лоб, - зубами залязгаешь.
– Обожди, Слава, - попросил Гарновский, - а почему винт не вращался?
– Понятное дело, воздух спрессованный попался, пропеллер в нем и увяз. Тут, братцы, рост мой помог и железная моя выдержка…
– Колесников, - крикнул с крыльца летчик Саша, - лишняя фотопластинка есть, иди, я тебя запечатлю, для твоей любимой.
– О, такое мне по душе. А всем вместе можно?
– В фотоаппарат не влезете, вдвоем можешь.
Вячеслав Валентинович осмотрел всех внимательно и выбрал Гарновского.
– С начальством буду рядом, пусть любимая знает, что я человек не хухры-мухры.
Таня видела, что Гарновский застеснялся, но пошел охотно.
– Саша, на передний план возьми вертолет или лучше лошадь Житуху.
– Будешь советовать, - ответил серьезно фотограф, - вообще откажусь тебя снимать, не бог весть какая красота.
…Шумный день кончился. Быстро подкралась темнота. Кусочками байкальского льда засверкали далекие звезды. Пылал костер, легкие блики жаркого огня отражались на обветренных лицах сидящих вокруг геологов. Началось открытое партийно-комсомольское собрание. К самодельному столику встал секретарь молодежной организации экспедиции, бывший военный моряк Анатолий Горбачев.
– Товарищи, к нам поступили заявления от Жмыхина и Котельниковой о приеме их в комсомол.
Таня с Петькой, сидящие рядом с Додоевым, испуганно сжались.
– Кто давал рекомендации?
– спросил Бурмаков.
Комсорг назвал фамилии. Приподнялся Колесников.
– Надо зачитать заявления.
Комсорг встал в боевую позу. Петькино заявление подрагивало у него в руке.
– «Я перенесу любые испытания и не побоюсь смерти, если Родина будет в опасности, как это сделали все погибшие на войне…»